Мёртвая дорога
Шрифт:
Через десять минут мы сидели за столом.
В алюминиевых мисках — копчёная и солёная рыба, в кастрюле — наваристая уха.
— Делайте пыжи из солёных муксунов — красотулечка! — угощал Пономаренко, разливая в кружки спирт.
— Может, после бани? — неуверенно возразил Рогожин.
— Конечно, после бани. А сейчас с прибытием, — отвечал расторопный хозяйственник.
— Не мешало бы спирт водой развести, — предложил Рогожин.
— Иван, воды! — крикнул Пономаренко.
В дверях появился здоровенный парень с ведром воды.
— Налей в графин и марш на кухню, — последовало новое распоряжение.
Иван, ни слова не говоря, наполнил графин
— Это что у тебя за холуй ещё? — спросил Волохович.
— Какой холуй? Рассыльный. По штату положено, — обиделся начальник базы.
— Уж больно здоров для рассыльного. Чего он только на такую должность пошёл... — засмеялся Рогожин. — А вода-то, видно, из капустной бочки? — поморщился он, понюхав воду.
— Здесь повсюду такая тухлая, что в Оби, что в Полуе, — пояснил Пономаренко и снова крикнул: — Иван!
Иван тихо втиснулся в комнату.
— Сколько тебе раз говорил, — зло закричал на него Пономаренко. — Для кухни воду из льда нужно вытаивать! А ты что!
— Не поспел, гражданин начальник...
— Не гражданин, а товарищ начальник, — перебил Пономаренко. — Всё путаешь. Забыл, что из лагеря уже вышел?
— Виноват, товарищ начальник. Исделаю.
— «Исделаю», — передразнил хозяйственник. — Забаловался совсем. Тащи с реки хоть ведро льду.
— Слушаюсь, товарищ начальник, — сказал Иван и вышел.
— Хватит вам на него кричать, — сказал я Пономаренко.
— Иначе нельзя, товарищ начальник, — пропел он.
— Можно. И запомните, что у меня есть фамилия и имя, — резко сказал я.
— Виноват, привычка, — оправдался он.
— Ладно. Но не насаждайте в экспедиции лагерных привычек.
— Слушаюсь, — чуть не козырнув, подтвердил он.
— Можно и без «слушаюсь». Довольно будет и «хорошо».
Настроение у Пономаренко не упало; он, правда, поджал губы, но выпил первым и лихо.
Свежесолёная рыба оказалась вкусной, а уха просто знатной.
— Оставляйте место в желудках для лебедятины, — предупредил снова повеселевший Пономаренко.
Мы переглянулись, а Рогожин сказал:
— Видно, вам красоты такой не жаль.
— Да её здесь в магазинах навалом, дешевле оленины. И что же я против красоты сказал? — оправдывался Пономаренко. — Красотулечка, а не мясо... Вот только подсоленное немного, лебедей ведь осенью бьют.
Из кастрюли торчали большие куски тёмно-красного мяса, но от жаркого все отказались, а я предупредил:
— Лебедей нам больше не покупайте.
— Слушаюсь! — гаркнул Пономаренко, поправляя ремень со звездой и одёргивая гимнастёрку военного образца.
Начальник базы хотел казаться военным «только что из армии». Но мы-то, конечно, знали, что после Отечественной войны он уже сидел в лагере за воровство. По его рассказам, в лагере ему жилось совсем неплохо. Ходил он там без конвоя и занимал пост «по своей специальности» — снабженца. Умел угождать начальству, вместо четырёх лет отсидел два и сумел даже получить направление на работу в нашу экспедицию с хорошей характеристикой. Поступив к нам, он быстро свёл знакомство со снабженцами многих организаций и обеспечивал экспедицию всем необходимым. Он доставал оборудование, горючее, снаряжение и продовольствие только одному ему ведомыми путями; но ни одна из строгих ревизий не уличила его в махинациях, и вот теперь он поехал с нами в Заполярье.
Приехав в Салехард на десять дней раньше нас, Пономаренко и здесь успел познакомиться с работниками торговой сети города и докладывал: помещение для склада выделили ему в старой церкви, муки пять тонн дали
Всё это он докладывал, небрежно загибая пальцы с видом большого дельца.
— А где деньги брали? — спросил я.
— Пока в долг верят, только вот окрторг деньги требует, — ответил он.
Пономаренко выложил фактуры, накладные, заявки с резолюциями и сказал:
— Если желаете, можно пройти в склад, всё это под крепким замком.
— Как же вам всё-таки без денег дали? — спросил главный бухгалтер Щеглов.
— Знакомство...
— По лагерю? — поинтересовался я.
— Да, они тоже сюда перебазируются. Одного кореша встретил, вместе на Баме сидели, а теперь он власть, в ООСе1 делами ворочает. Для них это капля в море, а для меня победа на моём узком фронте.
— Неужели таком уж узком? — удивился я.
— По сравнению с ними — да. Они вагонами, эшелонами ворочают, а я так, по мелочи, — вздохнул он.
Я распорядился, чтобы главный бухгалтер проверил наличие продуктов на складе и оплатил их. Я боялся слишком ретивого Пономаренко: ведь уже само получение продовольствия без денег было делом необычным. Нет ли здесь подвоха?.. Недавно конюх, прося не выдавать его, рассказал о махинациях начальника базы с сеном. Правда, в бухгалтерии расход сена и остаток сходились с заготовками, но, по сведениям почти достоверным, Пономаренко «сплавил» частным лицам через райпотребсоюз четыре стога... Однако проверка отчётности требовала длительного разбирательства, а мы спешили с выездом в Салехард, да к тому же свидетелей не было, а конюх, узнав, что он тоже поедет в Салехард, от своих слов отказался. Эта история с сеном ещё больше насторожила нас.
Два дня мы знакомились с городом и обсуждали, как пробраться дальше на свой участок, который начинался от реки Надым и простирался до реки Таз. До реки Надым от Салехарда триста шестьдесят километров, а до реки Таз восемьсот шестьдесят. Посредине участка протекает ещё река Пур, которая, как и река Таз, впадает в Тазовскую губу.
Сотрудники нашей экспедиции прибывали из Томска и Иркутска каждый день, и в Салехарде собралось уже более пятидесяти инженеров, техников и хозяйственников. Нужно было на что-то решаться, а зима, несмотря на март, становилась ещё злее. Мне казалось, что покрыть расстояние в восемьсот километров большого труда не представит — ведь мы видели, как олени обгоняют автомашину. Но мои иллюзии вскоре были развеяны. В окружкоме партии нас подробно ознакомили с дорогами: в нужном нам направлении ни одной ворги нет, а есть только на север, в сторону Обской губы, и на юг — в верховья реки Надым, что нам никак не подходило. Вторым препятствием был недостаток нарт и упряжи. Чтобы поднять нашу экспедицию со всеми людьми, снаряжением и продовольствием, требовалось триста нарт и более тысячи голов оленей. «Олени есть, — сказали нам в окружкоме. — А чтобы сделать нарты и упряжь, потребуется не менее двух месяцев». И это нас тоже никак не устраивало: к тому времени мы должны были, по приказу министра, уже начать изыскания. А когда опытные и бывалые в тундре люди сказали, что без дорог по целине олени с нагруженными нартами пройдут в день не более десяти—пятнадцати километров, а потом, после нескольких дней такого пути, им нужен длительный отдых, — мы, по правде сказать, совсем скисли.