Мёртвая дорога
Шрифт:
Пономаренко, встречая гостей, шепнул мне:
— Всё подготовлено...
Я пригласил Татаринова и Борисова к себе. Геологи пошли к Болотову, других тоже пригласили знакомые сотрудники. Черенкову, конечно, подготовили особое помещение, но он не захотел быть один. Татаринов незаметно толкнул меня, и, поняв его намёк, я пригласил к себе и Черенкова.
Марина — гостеприимная хозяйка и, не зная, кого принимает, подала на стол закуску и пельмени. Черенков иногда искоса поглядывал то на неё, словно старался распознать, действительно ли она дочь царского
Выпили спирту, закусили. Марина предложила выпить и за наше новоселье.
Черенков, узнав на фотографии Марину, попросил рассказать, кто там ещё изображён.
— Это папа, это мама, а это брат, моряк тихоокеанского флота, — ответила она.
Полковник похвалил фотографию, моложавого отца и, фыркнув про себя, попросил налить ещё.
Татаринов пощипал коротенькие усики и, усмехаясь, кивнул мне.
— Ни о каких делах сегодня не будем говорить, а то хозяйка заскучает, — властно распорядился полковник. — А почему у вас фамилия литовская? — спросил он, однако, Марину, хотя и это как будто было отчасти делом.
— Да это ещё от прадеда, которого в восемьсот шестьдесят третьем году сослали под Иркутск, — не подозревая причины любопытства полковника, ответила она.
— Понятно... — протянул он и, видимо, уже совсем успокоившись насчёт родословной Марины, развеселился.
Поговорив ещё о пустяках, поднялись было расходиться. Но Марина предложила гостям остаться у нас, и все согласились с охотой. Полковник и Татаринов принялись за чай, а мы с Борисовым пошли к Пономаренко, чтобы взять у него койки и постели.
— Понимаешь, тентель-вентель, что получается? — вздохнул Борисов, когда мы вышли из дому. — Капитан из отдела кадров привёз с собой приказ об отчислении Волоховича.
— И неужели мы не сможем его отстоять? — напустился я на друга.
— Капитан говорит: нет. Придётся мужику, видно, расстаться со штурвалом.
— А почему нам не вступиться за него? — настаивал я. — Характеристику напишем. Ведь он так много сделал здесь, на Севере!
— Чихали там на характеристику. Её и читать не будут. Есть установка. Только Волоховичу хуже сделаем. Скажут: сумел втереться в доверие. Понял?
Мне Волохович и раньше был очень дорог. А ведь вчера он спас мне жизнь! В моей голове никак не укладывалось, как можно вдруг, ни с того ни с сего надругаться над человеком, да ещё над каким...
На другой день кадровик из главка, капитан войск внутренней охраны, вызвал нас с Борисовым и вручил в присутствии полковника два приказа. Первый — уволить Волоховича, второй — уволить Марину. Я, видимо, очень уж недружелюбно посмотрел на полковника, потому что он, словно что-то вспомнив, взял приказ об увольнении Марины и, повертев его в руках, сказал капитану:
— Её увольнять нет оснований. До окончательной проверки переведём на другую работу.
Капитан пожал плечами и грубо заявил:
— Я категорически возражаю.
— Хорошо, возражайте. Это я беру на себя и перед главком сам отчитаюсь.
—
— Заявление есть, нужно проверить. Формальность... — успокаивал он меня.
— Проверку она ещё весной прошла, — твёрдо заявил инспектор по кадрам экспедиции Шевелёв.
— Это ничего не значит, — возразил капитан.
Этой дерзости подчинённого полковник Черенков уже не мог стерпеть. Он вскипел, глаза у него стали совсем круглые и бесцветные. Спрятав приказ о Марине к себе в папку, он заявил:
— Никакого приказа вообще не будет.
Капитан промолчал.
— А в отношении Волоховича сделать ничего не могу, — сказал Черенков мне. — Это не от меня зависит.
После этого он сейчас же приказал собрать совещание по техническим вопросам. Всё-таки он был инженером и, видимо, тяготился подобными делами.
Три дня рассматривали мы направление трассы, перевернули сотни фотосхем, тысячи снимков, выслушали всех вызванных начальников партий и геологов, пересмотрели сотни полевых журналов. Все пятнадцать членов комиссии работали добросовестно с утра до вечера. В результате направление трассы было утверждено и работа экспедиции признана хорошей.
О Рогожине никто вопроса не поднимал — видимо, подействовала моя жалоба секретарю райкома партии, который случайно, проездом, оказался в Уренгое. Он, правда, тут же улетел в Салехард, но успел поговорить с полковником. Мы с Борисовым просили его походатайствовать и за Волоховича. Но он сказал, что вряд ли сможет что-либо сделать, хотя и сожалел о случившемся.
Пятнадцатого октября ударил настоящий мороз. По реке пошла шуга, катер и лодки пришлось вытащить на берег. А вечером этого же дня состоялось заключительное заседание комиссии. Все так устали от речей и споров, что заседание закончилось неожиданно быстро.
— Показал бы нам свою невесту, — приставал Борисов к Рогожину, когда мы возвращались из штаба.
— Я сам посмотрел бы, с весны не видел, — отшутился Александр Петрович.
— А говорят, вы на одной перине спите.
— И строганину медицинским спиртом запиваем, — добавил Рогожин.
— Вот-вот, в этом роде, — поддакнул Борисов. — Ты только смотри, держи ухо востро. А то знаешь, как за тебя Татаринов сцепился с капитаном? Я думал: пришло трали-вали отделу кадров...
— Не все кадровики плохие, — уже серьёзно сказал Рогожин. — Одни с коллективом живут, каждого человека знают, а другие всю работу свою на доносах и анонимках строят. Начитается иной кадровик таких писем, и взъярится его душа, и в такую он злость войдёт, что готов растерзать человека. А отчего это? Неумные люди воображают, что если им известно что-то тайное, так они умнее и лучше всех. Может, поэтому и стараются при всяком случае раздувать своё кадило. Только вот какой святыне они кадят? Один такой мне заявил, что он больше, чем писатель, инженер человеческих душ: какую захочет, такую душу и построит. Я ему чуть в рожу не дал.