Мертвая женщина играет на скрипке

Иевлев Павел Сергеевич

Продавщица выложила на прилавок старенький смарт и включила воспроизведение диктофона:

— Антон, прости меня, — сказал напряженный, но узнаваемый голос Марты, — и не ищи, пожалуйста. Мне стыдно и страшно. Стыдно за то, какая я была дура. Страшно за то, что теперь со мной будет. Зря ты приехал. Я сама во всем виновата, не лезь в это. Ты мне ничего не должен, я тебя бросила. Не подвергай опасности себя и Настю. Прости меня, если можешь — и прощай.

Запись кончилась.

— Услышал, странь?

— Это не то же самое. Сейчас чей хочешь

голос можно на компьютере сделать. И вообще, может, ее заставили.

— Не можешь поверить, что ты ей не нужен?

— Могу. Я и себе-то не очень нужен. Но я должен убедиться. И вообще, что значит «прощай»? Она мне законная жена, нам еще развод оформлять!

— Вот ты упертый… — покачала головой Екза.

— Где она?

— Не знаю. Правда, не знаю и знать не хочу. Специально не выясняла. Мы встретились на нейтральной территории.

— От кого она прячется?

— От того, от кого стоило бы прятаться и тебе, будь у тебя хоть капля ума. Но у тебя только кулаки и наглость. Все, уходи. Я сделала, что могла. Я и так многим рискую, знаешь ли.

Дверь за моей спиной хлопнула. Я обернулся — в магазин вошел щекастый полный мужик с мелкой козлиной бородкой и залысинами. Я его узнал — это он в клубе разорялся. Мизгирь. Местное начальство и Клюсин отец. К которому у нее большие, но не факт, что обоснованные претензии.

— Екзархия, что здесь делает эта странь? — сказал он, посмотрев на меня так, как будто я ему к ботинку прилип.

Я немедля начал закипать, но продавщица тихонько придержала меня за руку.

— Это магазин, Мизгирь. Он открыт для всех, — ответила она примирительно.

— Что здесь может понадобиться такому, как он?

Мне сразу захотелось в грубой, циничной, болезненной и, возможно, унизительной форме уточнить — какому «такому»? Но Екза опять незаметно прижала мою руку к прилавку, и я сдержался.

— Вот, — сказала она спокойно, — блендочку с пипицей купил.

Она сунула мне в руки что-то, завернутое в вощеную бумагу. — Басая блендочка, вапленая.

— Зачем тебе блендочка, странь? — строго спросил у меня Мизгирь.

Я, поймав умоляющий взгляд продавщицы, не стал посылать его туда, куда хотелось, а только буркнул в ответ:

— В подарок.

— Закрыл бы твою шибайку уметную, — сказал ей Мизгирь, — да с Сумерлой не хочу коториться. Говори, где Клюся?

— А я почем знать должна?

— Она с вашей странью унотной купно ватажится.

— Так ты не у меня, а сам знаешь у кого спроси.

Мизгиря аж перекосило — видать, и правда знает. Но спрашивать не хочет. У него даже весь гонор пропал.

— Увидишь — скажи, искал ее. Пусть дома объявится.

Развернулся и ушел.

— Спасибо, что не сорвался, — поблагодарила меня продавщица, — не разгребла бы потом.

— Не за что, — я протянул ей сверток.

— А блендочку оставь, пригодится. И иди уже отсюда, за тобой вечно неприятности.

***

Дома…

Ну, то есть, у Лайсы, конечно. Но надо же как-то называть место, где валяются твои вещи и до сих пор неумытая и не убравшая посуду дочь в трусах? Так вот, в прихожей меня встретил кот, потерся неощутимо о ноги и пошел в комнату. Обычно воображаемая черная тварь ленится даже с кресла спрыгнуть, а тут такое внимание — к чему бы?

К тому, что кресло занято. Вместо несуществующего кота там сидит покойная бабуля. Седые волосы завязаны в пучок, на носу очки, в руках книга. В полусвете зашторенных окон, за которыми тихо шелестит дождь, выглядит как настоящая. Убедительные у меня галлюцинации, качественные. Никаких VR-очков не надо.

Кот покрутился у занятого кресла, беззвучно мявкнул недовольно, но, поколебавшись, запрыгнул бабушке на колени. Она машинально почесала его за ухом, он улегся, свернувшись. Прекрасно, мои галлюцинации подружились. Надеюсь, им будет веселее вдвоем, и они будут реже развлекаться за мой счет.

Я прикрыл дверь в комнату, чтобы не пугать дочь видом отца, разговаривающего с воображаемыми собеседниками, и спросил обреченно:

— По здорову ли, бабушка Архелия свет Тиуновна?

— Не паясничай, — строго ответила она, — тебе не идет. Ты, конечно, балбес, но не настолько.

— Ну спасибо… — вот еще меня собственные глюки не обзывали.

— А как тебя еще назвать? — покачала она головой. — За тобой Бабай идет, в спину глядит, а ты и не оборачиваешься. Оно бы и черт с тобой, с дураком, но внучка моя к тебе неровно дышит.

— Подышит и перестанет, — ответил я недовольно, с опозданием осознав, как двусмысленно это прозвучало.

— Нет, ее Бабай не тронет, — бабуля поняла меня неправильно, я вообще-то имел в виду, что Лайса ко мне остынет, разглядев поближе. Не такое уж я сокровище.

— Ей Бабай не страшен, есть тому причина. Но сделать ей больно, убрав тебя, он может. И сделает, если ты и дальше будешь вести себя как идиот.

— Чойта «как идиот»? — обиделся я.

— Точно. Не «как». Идиот и есть. Игнорировать его — не лучшая идея. Если и дальше не будешь ему отвечать — он перестанет с тобой играть и начнет действовать. У него терпелка короткая.

— Игнорировать?

— Балбес, как есть балбес… Служанку свою электрическую спроси, если своей головы нет.

— Паап, а пааап! — донеслось из коридора. — Чо пожрать можно?

— Еду! — откликнулся я.

— Какую?

— Любую!

— А ты не будешь, случайно, обед готовить?

— Я ничего не делаю случайно! Я методичен и последователен, — откликнулся я недовольно.

— Извините, отвлекли, — обернулся я к бабуле, но ее уже не было.

На освободившемся кресле с видом победителя устраивался кот. Я задумался, могла ли несуществующая бабушка нагреть несуществующей задницей место для несуществующего кота, но не одолел такой уровень абстракции. Пришлось идти готовить обед.