Мёртвая зыбь
Шрифт:
— Профессор Иван Антонович Ефремов, 1907-го года рождения, награжден Сталинской премией, как ученый, создавший новую науку палеонтологов — тофономию о закономерностях залегании останков доисторических обитателей Земли.
— И что дает эта модная наука? Какую пользу?
— Он знал где искать доисторические кости, и возглавляя палеонтологическую экспедицию Академии Наук СССР, открыл в пустыне Гоби кладбище динозавров, живших свыше 70 миллиона лет назад.
— С кем он там встречался, за границей?
— Такими сведениями не располагаю, Петр Нилович.
— А
— Не могу знать. Видимо, больное сердце заставило его отказаться от таких экспедиций, и он посвятил себя научной фантастике, сразу встав в авангарде советских фантастов.
— Больное сердце! — усмехнулся Демичев. — У нас половина академиков старики с больным сердцем. Так что им всем бульварными романами заняться?
— Академик Обручев два романа написал.
— Так он о доисторических животных писал, а Ефремов о своих динозаврах только один рассказик написал, и то о тени их. А романы о чем?
— Есть о древнем Египте. Есть о будущем обществе. “Туманность Андромеды”, например, о коммунизме. Или “Лезвие бритвы” — занимательно, вроде о наших днях.
— А “Час быка”?
— Не читал, Петр Нилович.
— Надо прочесть. И мне передать с вашими замечаниями. Писателя будем к нам приглашать для беседы.
— На ковер, значит?
— На арену. И “шпагу” мне приготовьте. Бык, говорят, опасный, — с улыбкой закончил Демичев.
Но референт за шутку это не принял.
И Ефремов свое приглашение к министру культуры за шутку тоже не принял. Он догадывался, что предстоит серьезный бой за право фантаста рисовать будущее, как он его себе представляет.
— В отношении землян, как вы знаете, Александр Петрович, — говорил он Званцеву, советуясь по поводу предстоящей встречи, — я безукоризнен. Члены земного общества встречаются у меня с колонией землян, много веков живущих на другой планете в условиях тоталитарного режима.
— Вот тут то вам и придется ответить, какой современный режим вы имели в виду.
— Китай, великого кормчего Мао-Цзедуна.
— Вас могут обвинить, в том, что это может вызвать нежелательные ассоциации. — Защищайтесь, нападая. Потребуйте засекречивания стенограмм двадцатого съезда, вызывающих “нежелательные ассоциации”. Захватите с собой Великую Сталинскую конституцию. И заложите вкладкой гарантию свободы слова. Спросите министра к чему, по его мнению, призывает роман: к устоям свободного коммунистического общества или к угнетению людей силой? Что в нем выглядит уродством?
— Мне будет не хватать там вас, Александр Петрович. Мне легче было написать роман с этих позиций, чем доказывать, что я не верблюд.
— А вы скажите, что вы не верблюд, а бык, и не боитесь даже шпаги тореадора.
На этой шутке, не подозревая, что она уже прозвучала в кабинете министра, друзья-фантасты расстались.
Но около Ефремова вертелись другие “соратники”, явно радуясь, что флагман фантастики наступил на муравейник, вызвав там переполох.
Кабинет министра культуры СССР ничем не напоминал ни муравейник,
Все тихо и спокойно было в приемной, где никто не ждал приема.
Иван Антонович, большей, могучий, вошел туда, ощущая неловкость от своей громоздкости.
Маленький, по сравнению с ним, референт поздоровался и суетливо нырнул в кабинет, пообещав, что доложит министру о приходе профессора.
Через минуту он открыл дверь и пригласил писателя войти, пропуская его мимо себя.
Демичев встал из-за стола и вышел Ефремову навстречу:
— Рад приветствовать в вашем лице, Иван Антонович, первого нашего фантаста и выдающегося ученого с мировым именем. Я с восхищением прочел ваш последний роман “Час быка” и хотел бы поделиться с вами своими впечатлениями. Прошу вас, садитесь на диван, а я сяду на стул перед вами.
— Я признателен вам, Петр Нилович, за готовность побеседовать со мной.
— Это я никогда не забуду общения с таким гигантом мысли и тонким художником, как вы, с неподражаемым полетом фантазии, мечты и провидения.
— Вы несколько преувеличиваете, Петр Нилович.
— Нисколько. Я просто хочу, чтобы вы почувствовали вес и значимость каждого написанного вами слова. Вы, наверное, ждали, что я буду нападать на вас, упрекать за невольно вызванные ассоциации не так давно пережитых нами дней, осужденных нашей партией. Я не стану этого делать, а хочу просить вас служить нашему делу построения коммунизма, как мирного общинного строя. Именно вы, ваш авторитет, ваш талант, как никогда важны в этом святом деле. Нашей партии нужны такие богатыри, как вы, бойцы-философы, способные овладеть сердцами миллионов людей, воодушевив их на великие свершения. Посмотрите с этих позиций на свой, обсуждаемый роман. Все ли в нем отвечает задачам, о которых я говорю. Думаю, что у вас найдется больше претензий к нему, чем я мог бы высказать.
— Я никогда не считаю достигнутое конечным.
— Слова не мальчика, а мужа, не пустослова, а мыслителя, к кому прислушиваются миллионы людей, о которых я говорил. И я хочу, чтобы вы, уходя отсюда, почувствовали особую свою ответственность перед ними за все, что в состоянии сделать. Я благодарю вас за все сделанное и жду решающего прорыва в вашем творчестве. Если вы не возражаете, то мой шофер отвезет вас домой. Желаю вам здоровья и успеха в вашем столь значимом творчестве. Мы верим вам. Мы уверены в вас.
Ефремов уходил, если не окрыленный, то взволнованный, думая, что он сделал и что надо еще успеть сделать.
Проводив маститого гостя, министр вызвал референта:
— Позаботьтесь, чтобы из издательских планов и библиотечных рекомендательных списков был изъят роман “Час быка”, — хмуро сказал он.
Это был страшный для Званцева телефонный звонок.
Оргсекретарь Московского отделения Союза писателей Виктор Николаевич Ильин, бывший генерал КГБ, позвал к телефону жену Званцева и попросил подготовить мужа к известию о кончине Ефремова.