Мертвецы живут в раю
Шрифт:
— Когда-то давно я обозвал тебя испашкой. Я ошибался. Ты просто мразь.
И прежде чем он успел среагировать, я ударил его кулаком в лицо. Он свалился на какой-то жалкий кустик роз. Я спокойный и невозмутимый подошел к нему.
— Вставай, мразь.
Едва он поднялся, я врезал ему левой в живот, а правой — в подбородок. Он снова рухнул на розы. Лола потушила сигарету. Она подошла ко мне.
— Убирайся! И никогда сюда не приходи.
Эти слова я всегда помнил. Остановившись у входа в домик, я не выключил мотор. Лола посмотрела на меня, потом молча вышла из машины. Я последовал за ней. Она сразу пошла в ванную. Я услышал,
— Тебе надо бы принять душ, — сказала она, не оборачиваясь. — Отмыться от смерти.
Мы пили долгие часы. В темноте. Не разговаривая, подкладывая дрова в огонь и заводя пластинки Пако де Лусиа, Сабикас, Джанго. Потом Билли Холлидей, полное собрание записей Лола прижалась ко мне. Тело ее было теплое, но она дрожала.
Ночь подходила к концу. К тому часу, когда демоны начинают свой танец. Потрескивал огонь. Тело Лолы, о нем я мечтал годами. Наслаждение было под руками. Ее крики леденили мне кровь. В тело словно вонзались тысячи ножей. Я повернулся к огню. Я раскурил две сигареты и одну протянул ей.
— Ты как? — спросила она.
— Хуже быть не может. А ты?
Я встал, натягивая брюки. Я чувствовал на себе ее взгляд все то время, пока одевался. На миг я увидел ее улыбающейся. Улыбкой усталой. Но не печальной.
— Это отвратительно, — сказал я.
Она встала и подошла ко мне, голая, ничуть не стыдясь. Ее поступок был нежен. Она положила ладонь мне на грудь… Ее пальцы обжигали. Я испытал такое чувство, будто она меня клеймит. На всю жизнь.
— Что ты теперь будешь делать?
Мне нечего было ответить на ее вопрос. Я не имел ответа.
— То, что может делать полицейский.
— Это все?
— Это все, что я могу делать.
— Ты можешь сделать больше, если хочешь. Например, спать со мной.
— Ты сделала это ради этого?
Я не заметил, как получил пощечину. Она влепила ее от всего сердца.
— Я не занимаюсь ни обменом, ни торговлей. Я не занимаюсь шантажом. Я не торгуюсь. У меня нет выбора. Да, ты можешь так говорить, это от-вра-ти-тель-но.
Она распахнула дверь. Она смотрела мне прямо в глаза. Я почувствовал себя жалким. По-настоящему. Мне было себя стыдно. В последний раз я видел ее тело. Ее красоту. Я понял, что теряю, когда дверь с треском захлопнулась за мной:
— Убирайся прочь!
Она прогнала меня, во второй раз.
Я сидел на кровати. И листал книгу Кристиана Дотремона, которая лежала поверх других книжек и брошюр, засунутых под кровать. «Дворец чемоданов». Этого автора я не знал.
Лола обводила желтым фломастером отдельные фразы, целые стихотворения.
Случается мне не стучать в твое окно
Не отвечать на твой голос
Не двигаться навстречу твоему жесту
Оттого что мы можем жить
Только в море, которое замерзло[20].
Вдруг я ощутил, что вторгся в чужую жизнь. Я робко положил книгу на место. Мне надо было уходить. Я в последний раз окинул взглядом спальню, потом гостиную. Я никак не мог понять, в чем дело. Все было в безупречном порядке, пепельницы чистые, кухня прибрана. Все выглядело так, как будто Лола вернется с минуты на минуту. Но все было
На гвозде висели три ключа. Я их проверил. Два ключа от двери и один от почтового ящика, вероятно. Я закрыл квартиру и сунул ключи в карман.
Я прошел мимо старой «Шарите», незавершенного шедевра Пьера Пюже. Старая богодельня в прошлом веке давала приют больным чумой, в начале этого века нищим, потом всем тем, кого немцы выгнали из дома после приказа о сносе квартала. Она видела много страданий. Теперь она была как новенькая, прекрасная в своих линиях, что подчеркивалось розовым камнем. В зданиях разместилось несколько музеев, а в большой больничной церкви — выставочный зал. Тут был книжный магазин и даже кафе-кондитерская-ресторан. Все, кто в Марселе считал себя интеллектуалами и художниками, приходили сюда показаться почти также регулярно, как я отправлялся на рыбную ловлю.
Здесь состоялась выставка Сезара, этого марсельского гения, который добился успеха, создавая свои «компрессии» черт знает из чего. Эти «скульптуры» марсельцев забавляли, а мне они были противны. Притекали туристы. Целыми автобусами. Итальянцы, испанцы, англичане, немцы и японцы, конечно. Столько пошлости и дурного вкуса в месте, чья история полна трагизма, мне казалось символом этого «конца века».
Марсель был захвачен парижским идиотизмом. В мечтах он видел себя столицей. Столицей Юга. Забывая, что столицей его делало то, что Марсель был порт. Перекресток, на котором сходились и смешивались все народы. Испокон веков. С того дня, как Протис ступил на берег. И взял в жены прекрасную Гиптис, лигурийскую принцессу.
Джамель шел вверх по улице Родийа. Он застыл на месте, удивленный, что наткнулся на меня. Но ему не оставалось ничего другого, как продолжать идти в мою сторону. Вероятно, надеясь, но не веря в то, что я его не узнаю.
— Как дела, Джамель?
— Да так, месье, — еле слышно пробормотал он.
Он бросал взгляды направо и налево. Я знал, что было большим позором, если тебя увидят разговаривающим с легавым в штатском. Я взял его за руку.
— Пошли, я тебя угощаю.
Движением подбородка я указал ему на бар «Тринадцать углов», чуть ниже по улице. Это была моя «столовая». Комиссариат находился в пятистах метрах, вниз от пассажа «Тринадцать углов», на другой стороне улицы Сент-Франсуаз. Я единственный из полицейских, кто ходил в этот бар. Другие, смотря по их симпатиям, привыкли бывать чуть ниже, на улице де л’Эвеше или площади Труа-Кантон.
Несмотря на жару, мы сели внутри. Чтобы укрыться от посторонних взглядов. Анж, патрон, принес нам два пива.
— Ну, что с мопедом? Ты его спрятал?
— Да, месье. Как вы сказали. (Он сделал глоток, украдкой взглянул на меня.) Слушайте, месье. Мне они уже задали кучу вопросов. Я должен начать все сначала?
Теперь удивился я.
— Кто «они»?
— Ты разве не полицейский?
— Я задал тебе вопрос или нет?
— Другие.
— Какие «другие»?
— Ну, другие. Те, кто его пристрелил, вот кто. Я даже испугался. Они сказали, что могут меня забрать за соучастие в убийстве. Из-за мопеда. Его, правда, пришил тот тип?