Мёртвые бабочки
Шрифт:
Ксен отметила про себя, что гораздо удобнее было бы выяснить, что ключ не подходит ни к одному замку. В действительности всё оказалось сложнее. Кабинет буквально изобиловал замками. На ключ закрывался книжный стеллаж, каждая полка и каждая шкатулка, стоящая на полках. Некоторая часть книг была помещена в металлические кейсы с замками.
– Это просто паранойя какая-то, даже фобия, - обратилась Ксен к давно покойному архитектору и принялась примерять ключ к каждому из обнаруженных замков. Начать она решила со шкатулок.
181.
Стражник оказался прав. Нежный
Сиа не слишком верила в любовь и полагала нежные чувства разумным дополнением страсти. Брата она обожала, но отдавала себе отчет в том, что в её любви гораздо больше похоти. Она и сейчас не испытывала ничего похожего на любовь, но назвать это желанием не поворачивался язык. Ей совершенно не хотелось, чтобы этот юноша навалился на неё своим весом и сделал то, что полагается делать мужчине с женщиной. Вместо этого её хотелось водить рукой по его безупречному лицу и любоваться его чистыми глазами. Чистый. Вот то слово, которым можно характеризовать Сирила. Абсолютная, недоступная ей чистота. Когда-то и Сиа была такой же. Не такой красивой, конечно. Но чистой она была, уж это точно. Её тела ещё не касались десятки потных рук, она не визжала под очередным разгоряченным любовником. Давно это было и помнится как-то смутно. Когда-то она смогла бы смотреть Сирилу прямо в глаза, а сейчас смущённо отворачивает взгляд.
– Ты принцесса Сиа?
– спрашивает Сирил. Сиа млеет от его нежного голоса и еле слышно шепчет:
– Да.
– Ты красивая, - говорит он.
Сирил протягивает руку и осторожно касается щеки принцессы. Сиа чувствует, как от его прикосновения кожа вспыхивает. Она вспоминает, что Роудин называла румянец розами на щеках.
– Розы, - говорит она. Сирил улыбается.
– Ты любишь цветы?
– Только, если не срезанные.
– Я бы ни за что не подарил тебе срезанный цветок. Тебе надо дарить только живые. Такие же живые, как и ты.
Розы цветут на щеках Сиа. Мысли её путаются, она возбуждена, но это возбуждение не плоти, а души. Сирил похож на нежного ангела, который изображён в отцовской галерее. Ангел на картине одет в белые одежды и на его плече вышит красный крест. Но у того, нарисованного ангела взгляд жесткий, а у Сирила мягкий и ласковый.
Сиа так и не поняла, как руки Сирила оказались у неё на шее. Она не почувствовала, когда он стал её душить, а в лёгких становилось всё меньше и меньше воздуха. Сиа смотрела в его прекрасные светлые глаза и мысленно повторяла, что обязательно вернёт свою чистоту.
182.
Итон вошла в спальню Сиа, когда всё уже было кончено. Она увидела
– Ты убил её?!
Сирил усмехнулся.
– Зачем задавать вопросы, ответ на которые тебе уже известен?
– Ты убил её!
– воскликнула Итон.
– Да. И убил бы ещё раз, если бы мог. Проклятое семя. Проклятый род!
– Ты не должен убивать! Никто не должен умереть!
– Кроме архонта Питера, - поправил Сирил.
– Кроме... да.
– Ты обещала!
– Я помню.
– Дочь плоть и кровь от отца своего. Я убил его часть, тебе осталось прикончить остальное. Думаю, ты справишься. Или нет. Нет! Отец был не прав. Я сам должен разделаться с подонком. Ты поможешь мне. Прикроешь меня.
Итон хотела сказать, что убийство не допустимо, потом вспомнила краткую историю человечества и промолчала. Люди хотят убивать. Почему? На этот вопрос нет ответа. Но хуже всего не это. Бог с ними, с людьми. Всё дело в этом мальчике. Такой красивый. Такой настоящий. По крайней мере, выглядит совсем к настоящий человек, вид homo sapiens. Почему он стремится убивать? Почему он делает это с такой жестокостью? Почему он вообще жесток, хотя совершенно не выглядит жестоким?
– Я разберусь с архонтом, - говорит Итон. Она не в силах разобраться с мучающими её мыслями, беспомощно прислоняется к стене и закрывает глаза. Ей отчаянно хочется спать, ей хочется видеть сны. Сны это вроде медитации, догадывается она. Медитация для андроидов, которые вступили на какую-то новую ступень развития. Пусть так. Да будет сон!
Итон мгновенно засыпает. Она снова оказывается в мире маленькой девочки, только на этот раз девочка выглядит лет на десять. Итон-девочка держит в руках тяжелую корзинку с собранной на огороде клубникой. Итон заходит на крыльцо, ставит корзинку на скамейку. Ягоды на дне корзины примялись, сок течёт сквозь плетёное дно и оставляет на скамейке пятна, похожие на кровь. Итон уже хочет переступить порог, но в её голове звучит строгое наставление матери. "Помой ноги, прежде чем войти в дом". Она моет ноги и заходит.
– Мама, где Чарли? Я обещала его показать одной девочке.
Чарли - большой мохнатый пёс с тяжелой головой. Длинная чёлка падает на один глаз, так что взгляд у Чарли всегда несколько хитрый.
– Мама, он тут!
Итон-девочка (господи, как же меня зовут? Иви? Николь? Розмари?) треплет Чарли по голове, наклоняется, чтобы поцеловать его в макушку и тут чувствует затылком неприятный холодок. Она думает, что это тянет из открытого подвала, где мама хранит консервированные овощи, но подвал надёжно закрыт тяжёлой крышкой. Сверху лежит коврик, сплетённый из разноцветных лоскутков.
От мамы пахнет горячей выпечкой и корицей. Она мажет нос Итон (нет, не Итон! Рами... черт, не вспомнить!) мукой, а Итон (Рози! Рози!) говорит, что она теперь пирожок. Мама смеётся. И снова этот волнующий холод. Рози быстро оглядывается, но не видит ничего, кроме привычной комнаты. Холод нарастает, Итон начинает замерзать.
– Здесь холодно, - говорит она. Мама улыбается и говорит, что пирожок превратился в маленького пингвинчика.
– Но тут правда холодно, я чувствую, - шепчет Рози. Взгляд матери становится настороженным. Она кладёт руку на лоб дочери.