Мертвые мухи зла
Шрифт:
– Так точно. Но... при чем здесь... они?
– При том, что если вы хоть единожды прочтете текст письма и посмеете обсуждать... Ну хоть бы и с Николаем - жену и сына мы расстреляем. За контрреволюцию. Это понятно?
Ильюхин видел, как наливается мертвой бледностью лицо Деревенко. Лукоянов стоял рядом с Юровским. Молча.
– Вы все поняли?
– Я... Я понял. Я... я все сделаю. Но... вы гарантируете безопасность моей семьи?
– До тех пор, пока вы исполняете наши поручения.
– Как я должен объяснить госуда... Николаю
– Разумный вопрос... Вы скажете, что к вам на улице подошел офицер из академии Генерального штаба и вручил это письмо. Вы были удивлены, но офицер назвал вас по имени-отчеству и вы поняли, что это не провокация. Можете добавить, что помните этого офицера по Петербургу. Скажете, что он у вас лечился. Фамилию назовете любую.
– Но... царь знает всех офицеров!
– Скажете, что это был Борис Соловьев, зять Распутина.
Деревенко вышел, пятясь и кланяясь, словно китайский болванчик. Лукоянов следом, все так же молча.
– Ну!
– обозначил Юровский приглашение войти.
– Вы же говорили, что письма буду отдавать я?
– удивился и расстроился Ильюхин.
– Мы посоветовались и решили разделить процесс. Он будет отдавать. Ты будешь нагнетать и убеждать. Нам нужно, чтобы этот выродок согласился бежать! Ты понял? Тогда их расстрел будет абсолютно оправдан даже в глазах кайзера Вильгельма!
Взял себя в руки, успокоился. Произнес с усмешечкой:
– Изощренный план... Поздравляю. Или - как говорила моя покойная Танечка - проздравляю.
Юровский метнул из-под бровей подозрительный взгляд:
– Что это ты? Как понимать?
Рассмеялся:
– Уж простите за подробность, товарищ Юровский, но когда Татьяна бывала мною сильно довольна - она говорила: проздравляю!
– Ладно. Свободен.
Спускался по лестнице, и в голове стучало в такт каблукам: они знают, чего хотят. И знают, как достичь. Что противопоставить их напору? Задумку товарища Дзержинского? А отдаст ли железный Феликс контрибуционные деньги голодным и сирым? Про него ведь рассказывали шепотком, по углам, что когда он на партийные деньги скрывался в Швейцарии, в Женеве, то совсем не скучал, а прохлаждался со своею женой и кушал, что хотел, и жил очень даже красиво... Такие привычки не способствуют жалостности к голодающим. И это значит, что...
От мелькнувшей мысли стало жарко и струйки пота потекли по лбу.
Это значит, что спасать надобно... очи ее. Ибо так велит солнце Завета. И спасая ее - спасай и всех остальных, товарищ, только от души, от души, а не по заданию нашей партии.
Он обнаружил очень странный и внятный изъян в замысле Юровского. Все было настолько очевидно, что вспотела спина. Что, Юровский забыл? Ведь письма должен писать полковник из академии? И почерк этого полковника Николай знает. А теперь - зять Гришки Распутина? Тут что-то не так. Тут не сходятся концы с концами. Ну, с Деревенко - ладно. Все же врач - против него, Ильюхина, - свой
Может, лучше незамедлительно предупредить Николая, раскрыть карты, вместе придумать контрмеры?
Нет... Кто такой Ильюхин для царя? Бывший матрос бывшего Российского флота. То есть ничто. Взбрендит императору - и он еще, чего доброго, "посоветуется" с Юровским - о таком-де излишне заботливом матросике с "Дианы". И тогда - пуля. Нет. Надобно помалкивать и двигать свой собственный замысел - ну, немножечко, конечно, и Феликсов, будем справедливы. Только так возможно избежать губительных ошибок.
Поутру застал в ДОНе нервную суету. Авдеев стоял с потерянным лицом и о чем-то докладывал Юровскому. Здесь же горделиво смотрели в потолок Голощекин, Белобородов и Войков. Что-то произошло, догадаться не трудно. Юровский заметил, поманил пальцем:
– Пожалуйте сюда, товарищ...
Подошел, Белобородов скорчил рожу.
– У нас тут, оказывается, крадут!
Войков театрально поднял руки.
– Представляешь, братишка Почепахин, наш бывший друг Авдеев и его робяты овеществляют собою пережитки капитализьма, ты можешь это себе представить? Я - нет!
И только Голощекин стоял молча.
– Мы отстраняем товарища Авдеева и его людей, - сухо проговорил Белобородов.
– Уралсовет постановляет: отныне комендантом Дома особого назначения назначается... Некрасиво сказал... Станет... Нет. Он же не сам по себе - станет. Он как бы от нас? Товарищи, как сказать?
– Становится по приказу революции!
– снова вскинул руки Войков.
– Ну вот!
– обрадовался Белобородов.
– Яков Михайлович! Ты отныне становишься. Ты как?
– Я привык выполнять. Раз вы - по-стано-вили - я и становлюсь.
– Юровский!
– обрадовался Войков.
– Ты, оказывается, прекрасно владеешь русского... русским? Да - языком! Какая находка, какое открытие... Кабы не война - прямиком в Москву, в Центр, в науку!
– Что делать мне?
– Ильюхину надоело слушать ерничание советских.
Юровский сел за стол под рогами.
– Приказываю: проверить каждый провод, доску, стол и диван. На предмет подготовки побега или чего еще. На все про все даю три дня. Спрошу сурово...
Чего там... В ДОНе все было в порядке. Диваны, стулья и столы, а также провода и доски подтверждали непреложно: побег невозможен.
Ночью (под предлогом этой самой проверки) обошел территорию снаружи и изнутри. Наивная то была мыслишка - распилить забор, отодвинуть секцию от столба до столба и вывести узников на свободу. Как это сделать? Подкупить ночной караул? Отравить? Перебить всех дубинами? Или перестрелять? Это же невозможно. Тогда, в запале и зашоре, возможным казалось все. А теперь... Дураки мы были. Все, без исключения. Судили и рядили по поверхности. А в глубину заглянуть...
Никому и в голову не пришло.