Мертвые не кусаються
Шрифт:
Я, ш-ширк, роняю салфетку на пол, отделанный розовым мрамором.
— Пардон, — говорю я, резко ныряя.
Под столом происходит быстроватое наведение порядка в хозяйстве. Но с опозданием на долю секунды по сравнению с моим орлиным взором. У меня было время увидеть, дорогие дорогуши. Увидеть спектакль, ультракороткий, но не менее интересный. Зудите-сами! Пардон: судите сами! Импозантная, благородная, строгая Инес зажала своими ногами правую ногу аббата Шмурца. Что вы скажете? И очко в пользу Сан-А! Сделайте одолжение: запишите в колонку прихода, запишите! А то я забуду, когда предъявлю
Слушайте, я балдею от аббата! Потому что одно из двух: или мадам Алонсо Какеетам получит отлучение от папы, или отлучение от мужа, ибо она или знает, что аббат на самом деле аббатисса, а, значит, у нее феминистские инстинкты. Или она не знает и, значит, насекомится с дерковником, что для испанки совсем не по-католически. Короче (как говорят длинные), и в том, и в другом случае она не совсем та, какой я себе ее представлял, и фифа вешала мне лапшу на уши, когда устраивала сцену «не-тронь-меня-я-почти-девочка».
Вот что я могу вам немедленно сообщить.
И что сообщаю без промедления.
Есть о чем поговорить!
Собственно говоря, милая аббатисса, ваша игра для меня неожиданна. Вот, стало быть, замковый камень свода этого сооружения в стиле рококо! Ибо, в конце концов, Ева-то точно знает, что она ни мужчина, ни кюре.
— У вас затруднения, дорогой маркиз? — осведомляется Мартин Брахам.
— Только с салфеткой, — отвечаю я. — Она ускользнула.
Улыбаемся друг другу.
Разговор продолжается. Ужин тоже. Следующее блюдо-жиго тоже на уровне.
Заливное (особенно залившее лацканы фальшивого профессора Кассегрена).
Салат.
Сыры.
Переходим в салон.
Для великого писателя ничего нет проще описания обеда. Как и для киношника. Люди рассаживаются. Две реплики. Бокал крупным планом. Команда: «Берите и ешьте, берите и пейте». Нет, еда — это не смотрится. Вот курение — другое дело. Хоп, хоп, вперед, в салон!
Великие римские сцены — то же самое! Оргия! Вздернутые туники, крупным планом жратва. И затем: хоп: блевотина! Генрих VIII — то же самое, друзья! Кусок мяса полной пастью. Кубок крупным планом! Р-раз: вот он уже в курительной!
В курилку! В курилку!
Курить — да. Но чавкать — это слишком отвратительно. Деградация! В общем, писателей жратвы спасают голодные читатели. Они читают этих авторов с одиннадцати до полудня. Вечером — никогда, нужно слишком много бикарбоната! Слишком! Так что мы в салоне. Слуга церемонно предлагает сигары из ящичка красного дерева. Миленькая коллекция. Беру одну.
И тут-то, дорогие товарищи, происходит трюк, который заклинит вам шестеренки. Слышится звонок. Все смотрят друг на друга. Метрдотель ставит ящичек с гаванами на столик, извиняется и выходит.
Пока его нет, никто и рта раскрыть не смеет. Будто бомба вломилась сквозь потолочину и не взорвалась. Как бы лежит на взводе посреди салона и никто не смеет ни вздохнуть, ни пернуть, боясь детонации.
Наконец, пингвин возвращается.
У него вид выскочившего из жилетки, чтобы пойти прогуляться. Он приближается к Дороти.
— Мадам, — бормочет он, — там трое в маскарадных костюмах собираются сделать сюрприз.
Ну, бездельники мои, что там у нас в загашнике?
Людовик XV
—
Красавица американка поворачивается к снохе и зятьовнику.
— Вы что-нибудь затевали? — спрашивает она.
— Нет.
Святая блондинка указывает пальцем на меня.
— Держу пари, что это задумка маркиза!
— Нет, дорогая мадам, должен честно и категорически отрицать.
Инес опрашивает прислужника.
— Что вы подразумеваете под маскарадными костюмами?
— Они одеты клоунами и с музыкальными инструментами.
— Забавно, — говорит аббат. — Мне кажется, можно посмотреть, тем более что не принять их было бы невежливым по отношению к тому, кто их послал.
Трио хозяев соглашается, и метрдотель идет за караваном.
— Хотела бы я знать, кто в этом замешан? — говорит Инес в сторону.
Она пробегает взглядом по приглашенным.
Мы все отвечаем ей уклончивой мимикой, означающей примерно: «это не я автор сюрприза».
Явление клоунов, леди и джентльмены.
Опишем их.
Действительно, трое, но шума они создают за десятерых. Трое скачущих, делающих кульбиты, испускающих дикие крики. Трое в рыжих париках, брызгающих струйками воды, с бутафорскими носами, в которых вспыхивают лампочки, в громадных клетчатых мешковатых костюмах. Бездонные карманы, из которых достаются удивительные вещи. Трое с раскрашенными мордами, в огромных очках с дворниками на стеклах, широченными, как пионы, ртами, белыми ушами и треугольными глазами.
Они хохочут, стучат подошвами по плиткам. Они заполняют комнату, они одновременно везде, натыкаются на мебель, здороваются с вами за руку пухлыми кистями, которые остаются у вас в руке, совершают опасные прыжки…
Орда!
Нашествие разнузданных обезьян. В пору спаривания! Изголодавшихся.
Они пьют наши ликеры, жуют наши сигары, делают узлы на головах мужчин из фалд смокингов, как банты на пасхальных яйцах. Их восклицания остаются на уровне слогов, так что не поймешь национальность.
Мы потрясены этим прибоем. Вторжение в наш буржуазный комфорт. Не поймем, где мы. Нужен прожектор, чтобы найти самого себя!
Их пируэты становятся все более судорожными. Крики все более резкими.
Вся обслуга, привлеченная шумом, сует нос в двери. Старая повариха, молодая горничная!
Клоуны хватают их за руки, усаживая силой на свободные кушетки.
Дороти держится молодцом, но Инес поджимает губы. Смешиваться с лакеями не в ее правилах. Она остается «древней испанкой», мистическая супруга Алонсо. Она полагает себя все еще в эпохе рыцарей, которые тебя обожают (как говорит Берю). Должна сожалеть об отсутствии наказания кнутом. Гарроты! Отрубания рук ворам. Чувствую, что эта клоунада ей противна. Она не взрывается, потому что еще не сориентировалась. Перед взрывом хочет знать, куда заведет это вторжение. А как все было чинно. Еда в хорошем вкусе, атмосфера приятная, но церемонная, тем не менее. И вот вдруг какой-то шутник со своей кликой наводняют салон. Поганят его. Приглашают слуг на праздник хозяев. О, нет! Лизетта, только не это!