Мертвый остров
Шрифт:
Каторга продолжала смеяться. Поднялись на ноги и другие два «ивана», обескураженные и смущенные.
– Тихо, ребята! – скомандовал Лыков. – Не то клоуны обидятся и представления нам не покажут.
Люди захохотали с новой силой.
– А я взаправду обиделся! – крикнул сыщику в спину Царь. Крикнул с угрозой. Но голос его потонул в общем шуме, и Алексей не стал реагировать. Свой маленький поединок он выиграл, и это его устраивало.
Обход продолжился. Новый начальник шел не спеша, в лица смотрел внимательно. Было ясно, что человек это бывалый и никого не боится. Внезапно он остановился
– Здравствуй, Калина Аггеевич!
– Здравствуй, Алексей Николаевич!
– Приходи ко мне часиков в семь, чаю попьем да покалякаем.
Из-за плеча Лыкова высунулся «майор» Шелькинг:
– Этот очень опасный!
– Вы даже не знаете, насколько, – ответил сыщик. – Господин Голунов, ежели захочет, весь караул вам вырежет, никто и глазом моргнуть не успеет. Это ведь он научил меня снимать турецких часовых. Золотые руки!
– Но…
– Расковать. Перевести в разряд исправляющихся. В семь чтобы был у меня. С вещами!
– Слушаюсь!
Лыков продолжил осмотр и обнаружил в тюрьме множество недостатков. Чувствовалось, что настоящего хозяина нет. На кухне как раз готовили обед арестантам. Кухарь и артельщик обвешивали мясную порцию на сломанных весах. Немытую картошку на глазах у начальника округа вывалили в котел с водой и слегка пошуровали палками. Затем порубили сечками на куски, прямо вместе с кожурой. И бросили в похлебку. Еще бы у каторжных было после этого нормальное пищеварение! Но более всего поразила Лыкова пекарня. Он разломил свежий каравай, а из него потекла вода… Мякиш оказался липким: в муку для веса добавили глины. Корка с закалом, видать, для большего припека. Не секрет, что плохие смотрители на этом злосчастном припеке сколачивают состояния. Шелькинг, видать, был из худших… Лыков протянул ему каравай и сказал:
– Виктор Васильевич, я сегодня у вас отужинаю. Угощаться будем вот этим. Чтобы съели у меня на глазах. Понятно?
Смотритель побагровел.
– Вы, кажется, думаете, что дальше Корсаковска вас уже некуда послать? – повысил голос сыщик. – Ошибаетесь. На Камчатке город Большерецк второй год без полицмейстера. В Якутской области много вакансий: в Усть-Ямске, Зашиверске… Когда я буду делать доклад Галкину-Врасскому, обязательно вас порекомендую. Если еще раз обнаружу такой каравай! Стыдитесь. Ведь хлеб – главная арестантская пища. Вашу баланду даже собаки не едят. И остается каторжному единственно что три фунта хлеба. А вы в него глину добавляете! Припек завышаете! Креста на вас нет, майор.
Шелькинг стоял мрачный, с гримасой незаслуженно обиженного человека. Стыдить такого – глупое занятие. Поэтому Алексей закончил на жесткой ноте:
– Пока я здесь начальник, чтобы хлеб был хлебом!
Только в лазарете обнаружился относительный порядок. Не очень грязно, и даже есть одеяла. Правда, рядом с парочкой явных дистрофиков на койке отдыхал здоровенный бугай отчаянного вида.
– Что с тобой, страдалец? – заботливо поинтересовался надворный советник.
– Грыжа, – ответил детина и сытно рыгнул. – Извела, окаянная! Нутро инда жгет! Совсем я расположения к еде лишился!
Постельные принадлежности и полотенца арестантам не полагаются. Но
В кабинете смотрителя состоялся разговор.
– Почему так распустили Козначеева со сворой? – строго начал Алексей.
– Я бы их в рукавицы – эх! – ответил Шелькинг. – А доктор не дает! Царь и его, как их тут называют, эсаулы совсем обнаглели. На работы не ходят, шапок не снимают. Что я могу поделать, когда у них… как его? диагноз.
– Владимир Сальваторович, это правда?
– Да-с, Алексей Николаевич. Ни карцера, ни розог ко всем троим применять нельзя. Неспособные и слабосильные.
На Пагануцци было неприятно смотреть. Он понимал, что говорит очевидную ложь. Но ведь не поймают! И, глядя в пол, доктор упорствовал.
– Вас так запугали?
– Нет-с! Это я как классный врач заявляю и готов подписать. У Мурзина эпилепсия, он только с виду богатырь. У Козначеева бугорчатка. У Шельменкина третичный сифилис.
– А если я прикажу первому врачу окружного лазарета переосвидетельствовать их? Где, кстати, Сурминский?
– Василий Андреевич уехал на строительство дороги. Там у рабочих кровавый понос. Но он смотрел всех упомянутых больных и с моим диагнозом согласен!
Лыкову стало ясно, что оба окружных доктора сговорились и с этой стороны Пагануцци не взять. А Шелькинга такой порядок полностью устраивает, поскольку снимает с него всякую ответственность.
– Владимир Сальваторович! А если я прикажу осмотреть ваших мнимых больных военному доктору? Кто у нас пользует Корсаковскую команду? Зборомирский?
– Да.
– Вот. А компанию ему попрошу составить самого Супруненко [44] . И если ваш диагноз окажется ложным – а мы все здесь понимаем, что он ложный, – вы уходите со службы. Без прошения и пенсии, по третьему пункту. Согласны на такой эксперимент?
Пагануцци в отчаянии прижал пухлые женственные руки к груди:
– Алексей Николаевич! Ваше высокоблагородие! Не губите! Они же… это жуткие люди! Они меня зарежут. Царь лично обещал!
44
П.И. Супруненко в описываемое время заведовал всей медицинской частью острова Сахалин.
Доктора поддержал «майор»:
– И правда, Алексей Николаевич! Вы, извините, уплывете, а нам тут жить! Вы не знаете, кто такой этот Козначеев. Одной фразой он может поднять тюрьму на бунт! Его слушаются беспрекословно. Он может приговорить к смерти любого. Включая и нас с вами! А исполнители найдутся… Сам же Царь всегда останется в стороне. После того, что он проделал с моим предшественником, ему теперь все нипочем!
– Что там случилось? – насторожился Лыков.
Тут в разговор вступил Ялозо и пояснил: