Мертвый остров
Шрифт:
– Меня не будет несколько дней. Чтобы «иваны» в это время не сбежали, я запретил переводить их в лазарет. А они должны сейчас собираться к Кукушкину.
– Что делать мне?
– Понаблюдай за Царем. С кем общается, получает ли какие письма. Нет ли видимых признаков подготовки к побегу.
– Но для этого я должен быть в кандальной! Не отсюда же наблюдать!
– Ты сейчас туда отправишься. Я уже все придумал.
Через полчаса лыковская дворня собралась в передней. Хмурый начальник объявил:
– Мне стала известна одна проделка. Лакей Гезе дал деньги в рост ссыльнокаторжному Наместникову. А когда тот задержал отдачу долга, нажаловался на него смотрителю. Господин майор, видимо из желания мне услужить, воспринял жалобу моего лакея как приказ. И выдрал указанного Наместникова.
Сыщик подошел к «провинившемуся» лакею, гоняя
– Растакуэр! [57] Совсем стыд потерял? Я тебя научу застенчивости! Голунов!
– Я! – выступил вперед Калина Аггеевич.
57
Растакуэр – пройдоха.
– Приказываю: поместить этого ганса на неделю в кандальное отделение. И чтобы питался одним арестантским пайком!
– Есть!
– Предупреждаю всех: в следующий раз за такие фокусы буду выгонять! Желающих на ваши хлебные места полно. Свободны!
Прислуга разошлась по дому, а сыщик стал готовиться к поездке. Сразу же выяснилось, что добраться до чертовой Мауки из Корсаковска очень трудно. Кому надо туда попасть – ждет парохода. По суше есть обходной путь, длинный. Сначала по тракту до военного поста Барановский, он же Мануэ, где самое узкое место острова Сахалин. Здесь короткий бросок через перевал к речке Косунай. И уже от нее вниз по берегу Татарского пролива, до Мауки. Получается двести пятьдесят верст в один конец! И столько же потом обратно. Причем идти вдоль моря трудно, а иногда и невозможно. В тех местах, например, где в пролив упала со скалы каменная осыпь (по-сахалински такие осыпи называются «говны»). А напрямик через Южно-Камышовый хребет всего шестьдесят верст. Только там нет дороги…
Лыков внимательно изучил карту. Вспомнил все ужасы, которые ему рассказывали о здешней тайге. И решился. Он поднимется вверх по речке Лютоге, самой длинной в Южном Сахалине. Там, где Камышовый хребет чуть проседает, есть, говорят, тропа. По ней всего двенадцать верст до берега моря. Речка Тый выводит прямо к Мауке. Если пробираться верхами с минимумом вещей, дойти можно. Он, Лыков, парень тертый. Неужели шестьдесят верст по тайге не пройдет?
Знал бы он тогда, что ему предстоит, отправился бы в объезд через Косунай… Или вызвал бы «Крейсерок», хотя не имел права использовать его для второстепенных задач. Но сыщик не знал. Поэтому рано утром трое верховых покинули город. По разработанной дороге вдоль побережья они быстро миновали пригородные села: Первую, Вторую и Третью Пади. Вслед им пели петухи и мычали коровы. Здесь в деревнях заведено хозяйство. Мужики могут забелить щи молоком и даже сбить масло. Отсюда молочные скопы поставляются и в Корсаковск. Дальше такого изобилия уже нигде не встретишь…
Затем промелькнули Голый Мыс и Соловьевка. Тут путники сошли с тракта, и сразу случилась заминка. Требовалось переправиться через Сусую. Лодочник был старый каторжанин, даже с клеймами на лице. Клеймить перестали в шестьдесят третьем, а варнак [58] все еще здесь… Он перевез путников по одному; привязанная лошадь, без вьюков, налегке, плыла сзади. Сусуя неширока и в низовьях уже спокойна, переправа прошла без приключений. Поехали вдоль морского берега. Тут дороги не было, лошади ступали по песку. Он весь был устлан гниющими водорослями, распространявшими вокруг сладковатый запах. Через двенадцать верст показалось устье Лютоги. Алексей присвистнул. Серьезная река! Ширина до семидесяти саженей. И никаких перевозчиков с лодками. По левому берегу шла тропа. Поднявшись по ней, увидели небольшое селение в три десятка изб. Казаки быстро отыскали надзирателя и потребовали чаю. Пока тот хлопотал, Лыков расспрашивал его о дороге в Мауку. Служивый сказал то же, что и другие: дороги нет. Местные туда не ходят, а тропы для беглых знают только беглые. Алексей похвалил чай и пообещал надзирателю усилить оклад жалования. Тут же выяснилось, что поселенец Нуянзин ходил вверх по реке аж до самого Камышового перевала! Так за обещание и ласковое слово сыщик получил проводника.
58
Варнак – по одной из версий, слово образовано от букв, которыми клеймили щеки и лоб каторжных: «в», «р», «н» и «к» – вор, разбойник, наказан
Нуянзину понадобился час, чтобы собраться. Лошади у него не было, но бывалый человек не смутился. Сказал: там эдакие места, что все пешком пойдем… Так оно потом и вышло.
Отряд из четырех человек двинулся вверх по реке. Верст через десять они уперлись в перекат. Проводник виновато пояснил:
– Дальше тропы нет.
Подвязал бродни [59] и первым сошел в ледяную воду. Люди двинулись по скользким камням, держа лошадей в поводу. Так прошли еще около десяти верст, выбирая, где помельче. На каменных осыпях было вполне сносно. Часто отряд переходил с одного берега на другой в поисках удобной дороги. Кругом было много топляка, и он очень стеснял движение. Постепенно Лютога сужалась, а течение ее усиливалось. Сжималась и ее долина. Слева и справа виднелись горные хребты, поросшие густым лесом. Чем дальше, тем они делались выше и больше наползали на реку. Сухие осыпи пропали совсем, идти приходилось по колено в воде. И люди, и лошади устали и начали поскальзываться на камнях. Скоро все вымокли с головы до ног. Наконец пробираться руслом стало практически невозможно. Воды по пояс, с обеих сторон скалы… Проводник крякнул и, цепляясь за кусты, полез наверх. Остальные последовали его примеру. Лошади еле-еле поднялись и сразу сели на ноги – устали…
59
Бродни шились из кожи без задников, стелек и набоек; подошвы пришивались прямо к передам. Чтобы они не сваливались с ноги, их подвязывали под коленом и под лодыжкой.
– Уф! – повеселели казаки. – Надоела энта купель!
– Думаете, дальше легше будет? – усмехнулся Нуянзин. – Наоборот. Все тока начинается.
И со вздохом вытянул из-за пояса топор.
Оглядевшись, Лыков согласился с поселенцем. Вот она, та самая непроходимая сахалинская тайга, которой его стращали. Надо идти вверх по течению реки, но как? Перед сыщиком стояла сплошная нескончаемая стена. Наверху – огромные тополя, ясени и дубы. Ниже – пихтарник и каменная береза. Следующим этажом – бузина, рябина, черемуха, боярышник. В самом низу – густые заросли курильского бамбука и каких-то местных лопухов и зонтичных… Вроде бы трава, а выше конного, ничего не видать. Довершал зеленую стену низкорослый кедровый стланик. А словно бы для усиления этой баррикады вся она была перевита вьющимися растениями и лианами. При одном виде препятствия у Лыкова опустились руки. Идти по этой чащобе сорок верст? Но поселенец замахал топором, вырубая в первую очередь бамбук.
– Глаза боятся, а руки делают, – сказал он азартно. – Нас четверо, а я тута и один ходил! Надобно тока почаще меняться.
И начался их переход по тайге. Все трудности и неудобства речной тропы действительно оказались пустяком. Вечные сумерки, отсутствие хоть какого-то обзора, мириады комаров и вязкая, непробиваемая и нескончаемая стена… Передовщика меняли каждые четверть часа и ставили в конец колонны. Лыков тоже не отстранился, рубил бамбук наравне со всеми. И даже назначил сам себе удвоенные, получасовые, уроки.
Нуянзин вел их, ориентируясь по шуму реки. Вдруг тот стал стихать. Лыков забеспокоился, но проводник пояснил:
– Она тута петляет, так мы напрямки!
Напрямки оказалось еще сложнее. Долина реки сузилась, и срезать изгибы пришлось по горам. Скорость передвижения, и без того черепашья, совсем упала. Каждый час Алексей объявлял привал, и люди без сил валились на землю. Плохо приходилось и лошадям. Тропу из экономии усилий делали неширокую, животные до крови обдирали себе бока о торчащие ветки. А это все больше привлекало гнус… Лошади нервничали и стали кусаться.
Но хуже всего было, когда попадали на упавшее дерево. Встречались такие великаны, что невозможно перерубить. Приходилось огибать их, что удлиняло путь. Лыков от усталости уже ничего не соображал, шел, как заведенный автомат. Гора, падь, гора, падь… Через шесть часов таких мытарств силы у всех кончились. Надворный советник объявил дневку.
Тяжело дыша, Нуянзин сказал начальнику округа:
– Чертова земля! Ведь я шел тут об мае месяце!
– А сейчас июнь. И никаких следов тропы.