Мертвый остров
Шрифт:
Акушерка слушала надворного советника внимательно, словно повторяла про себя каждое его слово. А когда поняла общий смысл, насупилась.
– Это не значит, Клавдия Провна, что вы не должны сюда приходить в надежде на помощь, – продолжил Лыков. – То, что смогу, я всегда для вас сделаю.
– Не для меня! – вскричала акушерка. – А для несчастных людей!
– Виноват, для наших с вами несчастных подопечных. Но сделаю ровно то, с чем сам буду согласен. Этот момент прошу иметь в виду. Мы с вами по-разному смотрим. На мне ответственность перед Богом и начальством, на вас – только перед Богом. Поверьте, она много легче. Теперь
Глаза Клавдии Провны алчно загорелись.
– Могу я поинтересоваться…
– Эти люди просили не называть их имен. А сумма – девятьсот пятьдесят рублей.
Никаких благотворителей, конечно, не было; Лыков намеревался потратить на нужды аптеки собственные деньги. Но предпочитал не сообщать об этом малахольным акушеркам…
Инцова опять покраснела – от экзальтированного возбуждения. Вообще, перемена лица происходила с ней часто и быстро, делая из женщины то почти милашку, то некрасивую болезненную особу. Лыков смотрел и поражался. В этих переходах было что-то не совсем нормальное. Но искреннее, не напускное. Сыщик решил про себя сохранять с любительницей самопожертвования приличную дистанцию.
– Простите, Алексей Николаевич, – вкрадчиво, как биржевой махер, начала выспрашивать акушерка. – На какую сумму я могу рассчитывать из той, что вы назвали?
Лыков с удивлением увидел, что Клавдия Провна вся вытянулась и как-то льнет к нему. Не покидая при этом кресла. Ради хлоралгидрата она была готова подхалимничать перед начальством и даже неумело строить ему глазки! Поразительная женщина…
– Мне, признаться, некогда заниматься благотворительностью. Округ большой, а я только начинаю разбираться в делах. Вы же лучше других знаете, у кого какая нужда. Давайте решим так. Завтра я получаю от вас список лекарств…
– Там будет рублей на триста! – радостно вставила Инцова и тут же испугалась. – Можно?
– Конечно.
Акушерка молча вцепилась в ручки кресла так, что побелели пальцы. Прямо институтка какая-то, подумал Лыков с раздражением.
– Далее вы получаете груз с «Феллокса» – я дам вам рабочих. Потом мы с вами вместе смотрим, сколько осталось денег. И вы исходите из этой суммы. Выбираете самых нуждающихся и сообщаете мне. Я – прошу не обижаться – проверю. И вручу вам средства.
– Конечно, конечно! – с готовностью закивала акушерка. – Ведь именно с вас потом спросят благотворители! Ах, Алексей Николаевич! Как это славно! Какой чудный день… давно в моей жизни не было такого дня…
Инцова вскочила. Казалось, она была готова расцеловать надворного советника.
– Вы… замечательный человек! И совсем не бюрократ, а живой. Несчастные каторжные будут за вас Бога молить, уж поверьте! Я скажу, кто им помог… Зачтется, все зачтется! На небесах ведут ведомость каждому нашему поступку…
Лыков смутился. Экзальтированность акушерки уже тяготила его.
– К которому часу я должна принести заявку на лекарства?
– К десяти утра.
– Бегу, уже бегу! – радостно воскликнула Инцова и стала шептать что-то про себя. Видимо, делила в уме озвученную сумму. Потом неумело присела в диком книксене и выскочила из кабинета.
«Здравствуй, моя малюська! А также птичка, рыбка, лисичка и зайчик. Сейчас я расскажу тебе, как поживает твой дражайший супруг.
Мы тут в Корсаковске как на отдельном
Так же и с сушей. С некоторого времени я стараюсь не отлучаться надолго из города. Уехал раз на три дня, и мои скотоподобные подчиненные выпороли сто пятьдесят человек. Дорвались. Одного я за это выгнал. Сейчас он шляется в отчаянии в поисках занятия и не находит его. Пусть отдохнет от палаческого зуда. Еще мы прихватили его лакея, который торговал водкой (на Сахалине это запрещено), а выручку отдавал хозяину. Теперь Я-о совсем сломлен. Пусть остынет. Я уеду к тебе, и все начнется снова, это понятно. Но люди хоть немного отдохнут от этой дряни. Генерал К. до сих пор не знает, что я отставил ближайшего помощника. Это одно из достоинств нашей изоляции. Если я чего-то не хочу, то и не делаю. Когда в столице острова спохватятся и пришлют депешу, я отвечу отпиской. Так месяц-другой и пройдет… Для бюрократа просто рай. Страшно подумать, как пользуются этим сахалинские администраторы. Я пока стараюсь не делать лишнего зла. Но каторжные к этому не привыкли и все ждут от меня подвоха.
Так хочется уехать! Вернуться к тебе, к детям, к обычной жизни. А иногда думаю: я уплыву, а они останутся. По гроб останутся на этом острове. Помочь людям по-настоящему не в моей власти, хоть я и здешний король. Могу лишь приструнить немного любителей розги. Смотритель тюрьмы Ш. после подобного выговора ударился в запой. По утрам спасается настоем красновки. Это такая местная ягода. Ее, кажется, нигде нет, кроме Сахалина. Красновка удивительно помогает от похмелья. Второе название ягоды – клоповка. Это потому, что когда Ш. после опохмела идет в уборную, то там начинает пахнуть клопами. (Извини за эти раблезианские подробности!)
Вокруг несвободная жизнь. Несвободны все, даже мы, чиновники и караул. Это такая общая для всех каторга. Криминалисты [53] по преимуществу слабый народ, чуть что склонный к истерике. Самые громкие злодеи представляют тут жалкое зрелище. Исключение – «иваны». Не всякий кровавый убийца делается «иваном». Здесь нужны особые качества, одно поганее другого. Этих отборных в каждой тюрьме лишь четверо или пятеро. Рядовые арестанты, если бы захотели, скрутили бы их всех в бараний рог. Но этого никогда не происходит. Каждый сам за себя. А на слабого бросятся гурьбой, хотя такие же, как и он… Изредка попадается сильный человек, и он выделяется из шпанки, как великан из лилипутов.
53
Здесь: уголовные.