Мерзость
Шрифт:
Но больше всего угнетает сама громада горы Эверест, такой не похожей на Маттерхорн, — хотя до нее еще двенадцать миль по продуваемой ветрами ледниковой долине. Мы видим ее освещенные заходящим солнцем западные склоны и гребни в просвете между снегами и почти сплошным облачным покровом, но даже на таком расстоянии гора кажется уродливой и слишком большой. Это не отдельная гора, как Монблан или Маттерхорн, а скорее громадный клык, выступающий над невообразимым барьером гигантских зубов. Туманный шлейф от вершины и гребней теперь простирается на восток до самого горизонта, над соседней горой Келлас и более высокими — тоже слишком большими, слишком высокими, слишком крутыми, слишком массивными, слишком далекими — вершинами Гималаев, похожими на стену, которую построили боги, чтобы преградить нам путь.
Я чувствую, что Дикон недоволен,
Теперь Дикон опускает на землю тяжелый тюк, который он нес, достает из него почти пустой рюкзак и обращается к Реджи:
— Будьте добры, леди Бромли-Монфор, проследите за установкой здесь базового лагеря. Я разведаю долину до первого лагеря.
— Это смешно, — говорит Реджи. — Вы не успеете добраться туда до темноты.
Дикон сует руку в почти пустой рюкзак и вытаскивает головной убор Реджи из кожаных ремешков с лампой и батареями. Включает, а затем выключает лампу.
— Посмотрим, работает ли эта хитроумная штуковина валлийских шахтеров. Если нет, у меня в рюкзаке есть старомодный ручной фонарь.
— Ты не должен идти один, Ри-шар, — говорит Жан-Клод. — И особенно на ледник. В полутьме увидеть трещины почти невозможно.
— Не обязательно подниматься на ледник, чтобы добраться до первого лагеря, — отвечает Дикон. — В кармане куртки у меня есть печенье, но я буду очень благодарен, если вы сохраните для меня теплыми суп и кофе.
Реджи подзывает Пасанга, и через несколько минут они уже руководят уставшими носильщиками, которые разгружают яков и мулов, и решают, где какие палатки ставить в этом необычно мрачном месте. Пасанг приказывает поставить большую палатку Уимпера с клапаном у входа внутри одной из разваливающихся каменных стен сангха и объявляет, что это медицинский пункт. Несколько шерпов тут же принимаются за ее установку.
Наша долина погружается во тьму, но далекий Эверест сияет над нами в своем холодном, властном, независимом одиночестве. Устрашающий вид.
В наш последний вечер в Сиккиме — 2 апреля — перед тем как пройти по перевалу Джелеп Ла в Тибет, я праздновал свой 23-й день рождения. Я никому не говорил об этой дате, но кто-то, наверное, заметил ее в паспорте, поэтому у меня получился настоящий праздник.
Я даже не помню названия крошечной деревушки, где мы остановились на ночлег, в 12 или 13 милях от Гуатонга в направлении границы — возможно, у нее не было названия, как и бунгало дак, но имелось сооружение, что я называл «чертовым колесом», Дикон — «миниатюрной версией Большого Колеса в Блэкпуле», а Реджи — «маленькой версией венского колеса обозрения». Это была грубая конструкция из необработанных бревен с четырьмя «пассажирскими кабинками», чуть больше деревянных ящиков, куда с трудом втискивается один человек. В наивысшей точке это «Большое Колесо» поднимает ваши ноги футов на десять над землей, а механизм, приводивший его в движение — после того, как меня уговорили втиснуться в кабинку, — состоял из Жан-Клода, который тянул следующую кабинку вниз, и Дикона, толкающего еще одну вверх. Должно быть, этот аттракцион построили для деревенских ребятишек, но никаких детей нам не встретилось — когда мы входили
Затем колесо остановили в верхней точке — передо мной открылся вид на все восемь домиков деревни, крыши которых находились чуть выше моих коленей, — и Реджи, Дикон, Жан-Клод, Пасанг и несколько говорящих по-английски носильщиков запели «Ведь он такой хороший, славный парень», [46] а потом нестройный хор грянул «С днем рожденья тебя». Признаюсь, что я густо покраснел, сидя там с болтающимися в воздухе ногами в шерстяных чулках.
Реджи захватила с собой все ингредиенты для настоящего пирога, включая глазурь и свечи, и вместе с Жан-Клодом и поваром Семчумби они испекли его перед ужином — с помощью примуса и каменного очага. Дикон достал две бутылки хорошего виски, и мы вчетвером до поздней ночи пили за здоровье друг друга.
46
Популярная английская поздравительная песня.
Наконец, когда все нетвердой походкой разбрелись по палаткам и улеглись в спальные мешки, я выбрался наружу из своей палатки и посмотрел на звездное небо. Это был один из тех редких дней, когда в Сиккиме не шел дождь.
Двадцать три года. Я казался себе гораздо старше, чем в 22, но почему-то ничуть не умнее. Сколько лет было Сэнди Ирвину, когда он в прошлом году погиб на Эвересте, 22 или 23? Я не мог вспомнить. Кажется, двадцать два. Моложе, чем я в ту ночь в Сиккиме. От виски слегка кружилась голова, и я прислонился к шершавой опоре Не-Очень-Большого Колеса и посмотрел поверх черных верхушек деревьев на половинку лунного диска, всходящую над джунглями. Был четверг, и всего один день отделял меня от того момента, как я покину нанесенную на карты территорию и углублюсь в высокогорную пустыню нетронутого Тибета.
Я подумал о Реджи. Взяла ли она с собой ночную рубашку? Или спит в каком-то сочетании повседневной одежды и белья? Или в пижаме, как почти все мы? Или голой, как Дикон, — даже в местах, где водились сколопендры и змеи?
Я снова тряхнул головой, чтобы избавиться от образа леди Бромли-Монфор. Реджи старше меня как минимум на десять лет — вероятно, даже больше.
«И что?» — спрашивал меня мой раскрепощенный спиртным мозг.
Я посмотрел на поднимающуюся в небе половинку луны — достаточно яркую, чтобы посеребрить верхушки джунглей и сделать почти невидимыми точки звезд, медленно приближавшиеся к зениту, — и представил разнообразные героические поступки, которые я могу совершить во время будущего перехода и восхождения, что-либо такое, что сделает наши отношения с Реджи чем-то большим или по крайней мере отличающимся от просто дружбы, которая, как мне кажется, завязалась между нами.
Она испекла мне именинный пирог. Она знала, когда у меня день рождения, взяла с собой муку, сахар и консервированное молоко — и купила четыре яйца в этой или предыдущей деревне, — а потом вместе с Семчумби и Же-Ка испекла пирог на открытом огне. Я понятия не имел, как им это удалось, но пирог получился вкусный, даже с шоколадной глазурью. И на нем горели двадцать три маленькие восковые свечи.
Она испекла мне именинный пирог. В порыве юношеского увлечения я забыл о вкладе Жан-Клода и Семчумби в изготовление пирога, забыл о том, как искренне пел Дикон и как он хлопал меня по спине, забыл о его щедром подарке, виски. Она испекла мне именинный пирог.
Прежде чем заплакать, я сумел заползти в палатку, снять ботинки и забраться в спальный мешок, пытаясь сохранить в голове эту мысль — она испекла мне именинный пирог — последней, перед тем как заснуть. Но последней была другая: Теперь мне 23. Доживу ли я до того времени, когда мне исполнится 24?
В первое утро в базовом лагере на Эвересте я проснулся с жуткой головной болью и тошнотой. Это меня очень расстроило, поскольку я лишь недавно полностью восстановился после дизентерии, которую доктор Пасанг вылечил почти месяц назад в Сиккиме. Мне всегда казалось, что поскольку я самый молодой участник экспедиции, то должен быть и самым здоровым, но выяснилось, что самым слабым из всех оказался именно я.