Мессир Константин. Дом колдуна
Шрифт:
— Да как ты смеешь?! Я дал тебе шанс стать великим! Тратил на тебя время! Силы! — удары посыпались друг за другом. — Учил тебя! Планы ради тебя менял! А ты!.. Чем ты мне оплачиваешь? Этим? Этим?..
Выговаривая все это, он лупил меня по рукам, которыми я закрыл лицо, по голове, по плечам — словно пытаясь поглубже вбить каждое слово. Чтобы я получше понял, сколько ему, бедняге, доставил хлопот.
— Все, что ты можешь, только моя заслуга! Ты ничто без меня! Я дал тебе силу! Я могу сделать тебя великим! А ты… Хочешь остаться ничтожеством?
Мне было больно, страшно, обидно.
— Сказано отпускать — отпускай! — ударяя, приговаривал отец. — Я не ради какого-то пацана тратил на тебя силы!..
Дверь вдруг резко скрипнула, и в комнату вбежал дядя, явно услышавший крики.
— Ты что?! — выдохнул он. — Ты что, уговариваешь его избавиться от моего сына? Совсем с ума сошел?!
Он дернулся к нам, пытаясь остановить очередной удар. Однако отец резко развернулся.
— Не лезь!..
С его пальцев слетел огромный черный сгусток, и с силой впечатал дядю в стену. Глухой удар. И висевшая рамка с фотографией — вот ирония, меня с отцом — упала на пол. Стекло с треском разлетелось по сторонам, и в комнате повисла звенящая тишина. Отец медленно перевел взгляд с брата, ошарашенно смотрящего на него, на меня с покрасневшими руками и лицом от его хлестких ударов и с шумом выдохнул, словно приходя в себя, словно сообразив, что не справился со своей Темнотой.
— Вы жалкие, — холодно бросил он и, остановив взгляд на мне, добавил: — А ты меня разочаровал! Зря я тратил столько времени на тебя. Ты — жалкое разочарование!..
В полной тишине он направился к распахнутой двери, но у самого порога вдруг обернулся ко мне.
— Захочешь обратно, если приползешь на брюхе — так и быть приму. Но без этой души, — и ушел.
Между обещанной великой силой и лучшим другом я выбрал второго. Я был расстроен и зол, что больше не чувствую Темноту, что она тоже от меня отвернулась. Я всю жизнь хотел быть таким, как отец — и вдруг разом стал как будто обычным. Но чтобы я ни думал, о своем выборе не пожалел ни разу. А отец в тот вечер для меня умер.
“хочешь дом… отпусти ее…” — прошелестело в воздухе, словно возвращая меня в реальность.
— Увы, облом — ничего ты не получишь! — я покрепче перехватил выскальзывающую из пальцев крышку.
“отпусти ее…”
Вот же настырная.
“станешь сильнее…”
Ага, как он — чтобы повеситься потом на собственной люстре, не дожив даже до пятидесяти? Очень логично, если отпускать всех, кто дорог.
Крышка, как назло, тащилась еще медленнее, будто стала еще тяжелее.
“отпусти ее…”
— Вы оба ни черта не понимаете! — я оглядел зрачки, безразлично смотрящие в ответ. — У тебя же тут куча глаз! Почему ты такая слепая? Не видишь, что действительно важно!
“важно… что важно…” — эхом разлетелось по подвалу.
Все глаза вдруг разом уставились мне за спину, и я тоже обернулся. Словно выступив из мрака, там появилась огромная пятерня и застыла как инсталляция.
— Что, пришла помочь?
В следующий миг
“она или ты… выбирай…” — пронеслось в тишине, резко меняя условие.
Ручища нахраписто потянула, будто выворачивая меня всего наизнанку, пытаясь силой вырвать то, что я не хотел отдавать добровольно. Чем сильнее я упирался, тем быстрее ноги скользили по полу к каменному бортику. Наверное, решив, что так я стану сговорчивее, пятерня стремительно тащила меня к холодному бездонному колодцу.
“она или ты…”
Что дальше — сделаешь меня еще одним глазом в этих стенах?
— Бесишься? И что, убьешь за непослушание? — каменный бортик все приближался. — Всего-то? Не слишком мелко для тебя?
“отпусти ее…” — шепот стал еще лихорадочнее, будто обжигая уши. — “станешь сильнее…”
— Я уже сильнее! — я уперся ногами о каменный край, за которым начиналась бесконечная чернота. — Сильнее его! Сильнее тебя! Потому что я — не вы! Он меня бросил, ты меня бросила, а я не бросаю! Поняла?..
Я стиснул костлявую ручищу, чувствуя биение под ладонями, которое, казалось, совпадало с биением моего сердца. Темнота внутри нее отвечала мне. Неважно, что ты там думаешь, это — мой дом. И тут все должно подчиняться мне! И судя по тому, как откликалась, эта грабля уже сама запуталась, кому служить. А вскоре и вовсе дрогнула, ощутив, что с каждым ударом пульса я вытягиваю из нее силы. Ее хватка внутри меня ослабла, и боль, рвавшая все это время изнутри, вдруг отступила.
— А ну, брысь! — я откинул огромную пятерню как нашкодившего кота.
Харон мгновенно исчез в темноте — так же бесшумно, как и появился. Следом все глаза на стенах разом закрылись, погружая подвал в кромешную мглу. Шепот тоже исчез, дополняя мрак глухой тишиной. Я чувствовал лишь пробирающий холод колодца, с которым остался один на один и закрыть который мне больше никто не мешал. Пошарив по полу, я нащупал крышку, которая вдруг стала невероятно легкой. Я и сам не понял, как тяжелое вдруг стало легким — но теперь это будто была не массивная железная крышка, а обычный поднос. Добравшись по холоду до каменного бортика, я водрузил ее сверху. Воздух, казалось, дрогнул. Меня словно окутало черным, как болотная топь, покрывалом и потащило куда-то прочь.
Очнулся я в своей кровати и первым делом проверил душу Глеба. Она моментально отозвалась. Пожалуй, я его даже разбудил.
Темнота отступила, и солнечные зайчики бодро скакали по комнате сквозь не задернутые на ночь шторы — конечно, я же вроде как и не ложился спать. Однако чувствовал себя хорошо — даже отлично. Я уже почти и забыл, что так бывает. В груди больше ничего не давило, словно там появилось много места — словно до этого момента я постоянно задыхался, а тут вдруг начал свободно дышать. А вот руки горели, будто их царапало изнутри. Темнота внутри меня, которая так долго молчала, сейчас словно глухо рокотала, растекаясь по венам, заново осваиваясь.