Мессия

Старлинг Борис

– Я думаю, мы не собираемся предавать это огласке, – говорит Кейт.

– Нет, – отвечает Ред. – Определенно нет.

– Но нам придется подключить к делу дополнительные силы, верно? Тут ведь нужно работать ногами, обойти весь город. Вчетвером, хоть бы мы работали круглые сутки, нам с этим не справиться до скончания века.

– Согласен, привлекать людей необходимо, но из этого не следует, что нам обязательно посвящать их в суть дела. Обойдутся. Но мы будем разрабатывать эту религиозную жилу, пока она не истощится, и уж что-нибудь наверняка нароем.

Серебряный Язык думает, будто он Иисус Христос – я имею в виду, что он не играет, а на самом деле считает себя Иисусом. У такого человека должны иметься какие-то религиозные связи. Нам только и нужно, что их выявить.

– Но если мы теперь знаем, каким принципом он руководствуется, разве не наш долг предупредить людей?

– Как, Кейт? Как можем мы их предупредить? Выступить с заявлением насчет того, что людям со следующими именами следует оберегать свои задницы до тех пор, кавычки открываются, пока столичная полиция не арестует подозреваемого, кавычки закрываются? Это испортило бы все дело. Испортило самым, на хрен, поганым образом. Мы бы только замутили воду и взвалили на себя тысячи часов дополнительной, совершенно бессмысленной работы.

– Почему?

– Потому что к нам хлынул бы поток ложных заявителей, которых пришлось бы проверять, затрачивая на это время, а потом отпускать. Скорее всего, мы попутно раскрыли бы несколько преступлений, но вот Серебряный Язык залег бы на дно, еще глубже, чем нынче. Нет. Нам никак нельзя предавать это огласке.

– Но огласка могла бы возыметь противоположный эффект.

– Что?

– Если мы выступим с заявлением, это может побудить его раскрыться. Он исполнится решимости показать всем, что он настоящий Мессия.

– Кейт, пойми, этот малый уже глубоко уверен в том, что он самый всамделишный Мессия, какой только может быть. Надо думать, он целыми вечерами превращает воду в вино и переходит долбаную Темзу "по воде, аки по суху". По его разумению, он выполняет свою миссию именно так, как должно, и не откажется от этого, чтобы заявить о себе.

– Но это может продолжаться годами.

– Нет, – встревает Джез. – Не думаю.

Все взоры обращаются к нему.

– Почему нет? – спрашивает Кейт.

– Об этом уже говорилось, только вскользь. Миллениум. Вот почему он взялся за свои делишки. Какой у нас следующий год? Правильно, тысяча девятьсот девяносто девятый. Существует чертова уйма трактатов, прорицаний, предсказаний и тому подобного, где утверждается, что на пороге нового тысячелетия грядут великие события. При желании любой бред можно счесть пророчеством. Это может быть конец света, Третья мировая война, четыре всадника Апокалипсиса, Армагеддон, Судный день. Что в голову взбредет, суть не в названии. А в том, что расписание нашего убийцы приурочено к наступлению миллениума. К этому времени он должен разобраться со всеми "апостолами". И, думаю, не к самому концу года. Наверное, он подстраховался и зарезервировал время на тот случай, если где-то произойдет сбой.

В принципе все согласны с Джезом, хотя лишь отчасти.

– У него

есть мастер-план. Он не просто выходит и убивает людей, откликаясь на произвольный внутренний порыв. Он готовится.

– К чему?

И тут Джез изрекает словно навеянную божественным ветром ошеломляющую истину:

– Ко Второму пришествию.

61

Интерлюдия

Эйфория Реда длится недолго.

Они ищут неделю, работая сутки напролет, и ничего не находят.

В то воскресенье на Углу ораторов выступают аж пять самозваных проповедников. Ред и Кейт, смешавшись с толпой, слушают всякого, кто встает и произносит свою речь. Однако погода не благоприятствует длинным речам: долгое жаркое лето уже переходит в серую, унылую осень, и люди, вещающие с перевернутых молочных ящиков, повторяются, начинают отклоняться от темы или просто закругляются, скомкав выступление.

Ред знает, что Серебряного Языка среди этих проповедников нет. Серебряный Язык птица совсем другого полета. Он считает себя исполнителем высокой миссии, во имя которой уже убил пять человек, не оставив никаких улик. Никто из этих жалких неудачников, разглагольствующих перед праздными зеваками, не годится и на то, чтобы держать ему свечку.

Правда, Ред на всякий случай приказывает задержать всех этих болтунов. Когда их запихивают в полицейский фургон, все они, как один, вопят насчет попрания свободы слова, а после проверки оказывается, что у каждого по меньшей мере на одно из убийств имеется алиби. Двое из них иммигранты, прибывшие в Британию не раньше июня. Еще до темноты всех их выпускают из участка под стенания о нарушении их гражданских прав и угрозы подать жалобы на полицейский произвол. Ред мысленно желает им подавиться этими кляузами.

На следующее утро – в понедельник – Ред первым делом собирает группу из пятидесяти детективов и рассылает их по храмам всех христианских конфессий и деноминаций внутри строго определенных географических секторов. Ко времени ленча они возвращаются, и доложить им, кроме того факта, что посещаемость всех церквей снижается, не о чем. Решительно все местные викарии и священники были проверены сами и опрошены относительно тех из прихожан, чье поведение может показаться странным. Разумеется, почему им задают такие вопросы, священнослужителям не объясняют. Некоторые из них с сомнением указывают на некоторых чудаков или новообращенных, но это не дает никаких результатов.

Выясняется, что число религиозных сект в пределах Большого Лондона меньше, чем предполагал Ред. Ему самому, Джезу, Дункану и Кейт удается принять участие в большей части допросов, но и это ни к чему не приводит. В конечном счете святош всех мастей отпускают, а следственная группа опять остается ни с чем.

Они проверяют всех, состоящих на учете в психиатрических клиниках Лондона, не находившихся в стационаре, когда были совершены убийства. Но, похоже, никто из этой публики Иисусом Христом себя не считает.