Месть белых воронов
Шрифт:
Наступила неловкая пауза. Нужно ли мне так сильно углубляться в подобных темах или же рассказывать все на поверхности? Это существенно скоротало бы мое время. С другой стороны, оно все равно же сейчас на паузе. Если бы вы знали, как меня мучают постоянные сомнения изо дня в день. Но сейчас не об этом. Я беру себя в руки и пытаюсь рассказать все, что придет в мою голову. Все, что могло бы быть важно. Но из-за постоянных мыслей о том, что происходит сейчас в настоящем, я путаюсь и спотыкаюсь о слова. И медленно собираю истории по полочкам, чтобы хронология моих рассказов не пострадала. Я закрываю глаза и ощущаю себя ребенком, что смотрит на этот мир только через окно своей комнаты. И помимо солнечных лучей и папиного взгляда, я начал бояться машин. Каждый раз, когда я выходил на свои пятиминутные прогулки, чтобы подышать свежим воздухом и почувствовать себя свободной птицей, я думал об одном. Только бы сегодня не проезжали машины. Потому что в детстве я заметил такую примету: как только я услышу шорох колес проезжающего автомобиля, мне тут же будет велено возвращаться
Все лето и осень я просидел дома и часто вспоминал свою последнюю прогулку под небом. Летом на улице было раскаленное пекло и солнце явно не щадило бы таких альбиносов, как я. А осенью мы с Тимом часто болели. Нам ничего не оставалось, как смотреть телевизор, учить французские и английские слова с папой и обсуждать погоду за окном с мамой на кухне, пока она жарит нам очередную партию вкусных блинчиков. Холодные времена наступили не только из-за прихода лютой зимы. Причиной наших скитаний стало возвращение в город семьи Монт. Об этом я узнал позже. Сейчас же мне шесть. Я держу за руку своего молчаливого брата и пустой рюкзак. У нас не было времени, чтобы собрать вещи. Родители поторапливают. Папа бурчит под нос, а мама дергает Тима за руку, чтобы мы все бежали быстрее. И вот мы бежим, пока сотни мелких и холодных снежинок щекочут нам носы, а свирепый колющий ветер буквально сносит с ног. Наконец мы добегаем до нашей машины (гараж находится чуть дальше дома, прямо за холмом). И мы с братом выдыхаем, садясь на заднее сиденье. Мы едем к тетушке Агате – старшая сестра моей мамы. Ранее мы не приезжали к ней в гости, и я узнавал о ее доброте только когда надевал теплый свитер, нежно связанный ее руками. Мама часто приносила подарки, которые передавала нам наша тетя. Показывала ее фотографии и добавляла, что тетушка не может передать подарок лично, ссылаясь на ее занятость и хлопоты с огородом. Теперь то я уже знаю наверняка, что она действительно очень добра к нам, несмотря на то, что никогда нас не навещала. И что она готовит самый вкусный в мире Рататуй и пасту с трюфелями. В этот раз к нашему приезду она тоже приготовила эти изысканные блюда. Был тихий и прекрасный семейный вечер при свечах. Душевные разговоры чередовались с перемалыванием вкусной пищи. Небо покрылось апельсиновым ярким закатом, а после расстелило покрывало из звезд.
Это был последний раз, когда я видел своих родителей.
***
Вовсе не жизнь определяет то, кем ты являешься. Ты можешь стать в этой жизни кем угодно. Да, я не могу изменить то, что я родился альбиносом, но я могу попытаться изменить отношение людей к себе. Или же просто жить в свое удовольствие, не обращая внимания на то, что говорят другие. Но я осознал это слишком поздно. Два года моей жизни после пяти лет пролетели как одно мгновение. И если ранее дни чем-то отличались между собой, были новые открытия в виде познания себя и природы, семейные праздники и первые ошибки, то эти два года были одним сплошным днем сурка. Они были такими же тихими и спокойными, как мелодия, звучащая из шкатулки тетушки Агаты. И такими же теплыми и одновременно грустными, как взгляд мамы в ту ночь, когда она обняла меня в последний раз. Но тогда я еще не знал этого. И если тогда это спокойствие и обыденная повседневность ужасно мне наскучили и были для меня настоящей тюрьмой, то сейчас я бы отдал все, чтобы получить это снова. Как там говорится? Мы начинаем ценить только тогда, когда потеряем. И эта, казалось бы, банальная цитата из интернета, самая что ни на есть подлинная истина.
Спокойствие. Закрываешь глаза и представляешь морской прибой, крик чаек и рассыпающийся песок под ногами. Бежишь вдоль берега с мокрыми ногами и чувствуешь самое прекрасное, что есть в этой жизни – свободу. Ты можешь громко-громко закричать, можешь разбрасывать брызги волн… да вообще что угодно, и никто ничего тебе не запретит. Лежишь на шезлонге, раскидывая ногами, и прикрываешь лицо и плечи полотенцем. Чтобы не получить ожоги. Раскладываешь на песке свое имя из камней и коллекционируешь ракушки в пакете, чтобы увезти их с собой и положить в шкатулку на память о прекрасном морском путешествии. И дышится легче. Так сладок вкус свободы… Как свежая медовая пахлава. Но реальность разбивает мои мечты о скалы, и камнем летит вниз, в ледяную воду. От которой ты вмиг приходишь в себя. И видишь перед собой телевизор, по которому транслируют передачу про Сидней. Визуализируешь лето и море, как только можешь. Ведь неизвестно, когда ты сможешь ощутить это на себе в реальности. И сможешь ли вообще.
Как иногда и бывает, ко мне присоединился Тим. И будто бы все как раньше: я, брат, Дискавери и четыре стены. Но не хватало самого главного. Родителей. А таинственная неизвестность и непонимание происходящего пугают больше всего. Зато теперь у нас появилась большая мечта – побывать в Сиднее. Это где-то в Австралии, там всегда жаркое лето и умеренно теплая зима. Там есть кенгуру и верблюды, и еще много живности и растений, но главное – там есть кристально чистое море, где можно увидеть свои ноги. Я узнал, что такое Порт-Джэксон – это трехрукавный залив в юго-восточной части побережья Австралии, включающий в себя протяженную Сиднейскую бухту длиной двадцать километров при ширине один —три километра и глубиной до шестидесяти метров. Так сказали по телевизору. Я сам не проверял. И вот в эти, хоть и недолгие минуты, когда мы с братом вместе закрыли глаза и наслаждались шумом волн из телевизора, кажется, я и был счастлив. Но совсем этого не понимал, и даже не заметил, как мы начали с ним сближаться. Жаль, что ненадолго. Детство – очень сложное время, гораздо сложнее чем
Несмотря на то, что больше трех месяцев мы не выходили на улицу даже подышать свежим воздухом, на жизнь в домике возле леса, конечно, грех было жаловаться. Тетушка Агата пыталась делать все, чтобы мы были счастливыми, на сколько это возможно. И росли, зная, что такое уют и забота. Об этом свидетельствуют новые теплые свитера, носки, свежевыглаженные рубашки. Свечи за вкусным ужином и теплый, брызжущий своим ярким пламенем, камин. Мы узнавали новое из ее мудрых рассказов, нам было интересно абсолютно все об этом мире и ее прежней жизни. Мы пытались ухватиться за каждое ее слово и боялись, что она вот-вот закончит. Потому что такое происходило довольно часто. Видимо, какую-то часть прошлого тетя так и не смогла отпустить, и поэтому ей так больно было об этом рассказывать. Нам хотелось узнать, какая жизнь может ожидать нас за пределами этих стен. Но мы и представить себе не могли, что на самом деле там будет. За этой стеной нас поджидал настоящий монстр, жадно наблюдая за каждым нашим действием и готовя для меня и брата ловушку в виде своих объятий.
Глава 5
В этот день тетушка Агата поняла, что мы выросли. Хотя на самом деле она давно начала это замечать, однако все равно по-прежнему отмахивалась от этих мыслей, как от назойливой мухи. Она хотела продолжать заботиться о нас и чтобы нам по-прежнему нужна была эта забота. Каждый вопрос о родителях застревал комом в горле и у нее, и у нас с братом. Но кажется, что ей оказалась не под силу эта ноша. И она больше не может делать вид, что все хорошо. Она больше не может врать, что мама с папой на заработках где-то в Австралии (однажды из нее вырвалось это, потому что на заднем фоне шла передача про Австралию. И она ухватилась за это услышанное слово, как за спасательную подушку, ведь придумывать что-то новое не было сил и времени. Тогда мы не сопоставили эти два факта, но позже я догадался). Прошло уже полтора года, как мы не видели и не слышали своих родителей. И тревожность поселилась в наших маленьких сердцах уже на долгие годы. Не было ни дня, что бы мы с грустью не посмотрели друг на друга перед сном или за ужином. Все это происходило молча, но этих безмолвных фраз было достаточно, чтобы понять, о чем говорит взгляд. А после все снова шло своим чередом: телевизор с природой и паззлы Тима, обед, рассматривание шкатулки тетушки Агаты, прогулки в окно и даже смех и улыбки. Но все эти улыбки имели привкус горечи и свой фирменный отзвук в области сердца. Там по-прежнему колет и болит. Там по-прежнему пусто.
Мы сидели на стульях, а тетушка села напротив нас на свое любимое кресло, которое мы все называем «кресло для вязания». Между нами повисла утомительная пауза в виде молчания. Как будто все прекрасно понимали, но сказать вслух не могли. Я отчетливо слышу каждый стук сердца и тиканье старых часов. Жду, когда кто-то наконец решится прервать молчание и рассматриваю шторы на окне, как ни в чем не бывало. Это сделала тетушка Агата, как я и ожидал. Или просто молча надеялся на это. Обычно после фразы «Только не переживайте» или «Вы уже взрослые и должны понять» становится в тысячу раз страшнее. И мозг отказывается понимать и слышать все последующие слова. Но мы с Тимом держимся и пытаемся сконцентрировать свое внимание на уголках губ тетушки Агаты. Только бы не спугнуть. Она сказала, что родители погибли пять дней назад. Лучше бы мы все-таки спугнули слова с ее губ. Во рту пересохло, а пол уходил из-под ног.
Все следующие вопросы пролетели мимо тетушки Агаты и ударились о вечно закрытое окно. Это все, что она смогла нам выдать на сегодня. Горькая и душераздирающая правда, которую нам просто нужно принять. Сегодня мы и правда повзрослели, хоть и до полных восьми лет оставалось еще пара месяцев. Надежда увидеть родителей хотя бы еще один раз рассыпалась на маленькие кусочки, как песок сквозь пальцы. Больше никогда папа не посмотрит на меня своим строгим взглядом если что-то не так. И также никогда не улыбнется. А он, как мы выяснили, очень даже умел улыбаться. И как же сейчас не хватает объятий мамы. Крепких, но нежнее, чем шелк. Я даже не знаю, что страшнее: узнать о смерти родителей в свои семь лет или же, наоборот, не узнать о ней совсем. Но случилось так, как случилось. С другой стороны, мы бы все равно в конечном итоге вынудили бы тетушку рассказать нам все. И она бы уже не смогла так стойко держаться при наших вечных допросах, это слишком тяжело для женщины с такой хрупкою душой и сердцем. Так что бессмысленно гадать, как было бы лучше. Все произошло так, как должно было. Кроме смерти моих родителей.
Сказать, что эта новость оказалась для нас болезненной – значит набрать в рот воды. Если это конечно можно назвать новостью, ведь мы все давно догадывались, что явно что-то не так. Поначалу мы верили в сказки о командировке, потом начали подозревать что-то неладное, но все же пытались отгонять от себя страшные пугающие мысли. Не накручивать себя и, тем более, тетушку. Мы смотрели на море через экран и до мелочей продумывали свое путешествие, в которое мы обязательно отправимся, когда вырастем. И когда, наконец, придумаем лекарство от альбинизма, чтобы спокойно нежиться на солнышке, не беспокоясь об ожогах. Мы изредка смотрели на мир в окно, тайком подглядывая за шторы с азартом внутри, как любой ребенок, когда он понимает, что делает что-то запрещенное. Мы думали о родителях и переживали, но каждый по-своему. Молча у себя в голове и совсем не подавая виду. И лишь только чрезмерное напряжение в воздухе вовсю кричало об этом.