Месть еврея

Рочестер Вера И.

— Рауль!

— Что, моя дорогая?

— Пойдем со мной в фойе! Здесь так душно.

— Я к твоим услугам, — ответил Рауль, поспешно вставая.

Нежность в голосе и во взгляде жены невыразимо его обрадовала, и в глубине ложи, надевая на нее атлас­ную накидку, подбитую горностаем, он, улучив минуту, коснулся губами ее волос. В этот момент глаза Валерии встретились с глазами Самуила. Она не дрогнула, а он в свою очередь ответил ей той же холодностью. Но уси­лившаяся бледность и чуть заметное дрожание бровей доказали, что удар был верен. Вполне удовлетворенная своим мщением, она оперлась на руку Рауля и вышла.

Во время следующего антракта князь преподнес да­мам великолепную бонбоньерку.

Валерия, по-видимому, была в отличном настроении. Не переставая смеяться, она разговаривала и кокетничала с Раулем любезно улы­баясь, принимала входяших в их ложу мужчин, словом, настолько была оживлена, что Антуанетта положительно не узнавала ее, хотя отчасти и догадывалась о причине ее возбуждения, а Рауль, не подозревавший, что им хва­стаются, как дорогой игрушкой, и что, он служит лишь средством для возбуждения ревности другого, спокойно упивался своим счастьем; сияющий и благородный, с бла­гоговейной любовью смотрел он на Валерию, окружая ее своим нежным вниманием.

Таким образом дело дошло до третьего акта, когда Эдгар отталкивает изменившую ему невесту и срывает с ее руки кольцо. Сердце Валерии болезненно сжалось. С тягостным чувством вспомнила она день, проведен­ный в Рюденгорфе. Теперь ей казалось, что она слышит не голос артиста, а голос Самуила, который с отчаяни­ем и злостью упрекал ее в измене. Невольно взглянула она на банкира, который в свою очередь посмотрел на нее, но увидев холодную насмешку и презрение в его взгляде, она вздрогнула и опустила голову. Невольно рука ее стала искать руку Рауля, близ него чувствова­лось какое-то отрадное спокойствие, а там... там — ад и страдание.

По окончании представления Валерия под руку с мужем направилась к выходу, но стечение публики бы­ло так велико, что их сразу оттерли от Рудольфа и Ан­туанетты. Дойдя до вестибюля, молодая чета останови­лась в ожидании кареты. Но когда Рауль отвернулся, разговаривая с одним старым магнатом, Валерия ус­лышала за собой хорошо знакомый ей голос, который проговорил насмешливо:

— Действительное равнодушие не нуждается в улов­ках, а настоящая любовь не выставляется напоказ, этим можно обмануть только... простака.

Валерия застыла, задыхаясь от изумления и злобы. Какая наглость осмелиться сказать, что она играла ко­медию для того, чтобы скрыть любовь к нему. Как ос­мелился он так говорить с ней и назвать простаком ее доброго, великодушного Рауля. Если бы в эту минуту она могла уничтожить Самуила, она сделала бы это не колеблясь. Всевозможные проекты мщения теснились в ее голове, и волнение дошло до того, что войдя к себе в будуар, она упала в кресло и залилась слезами. Удив­ленный и испуганный Рауль сперва не мог понять, что значит это внезапное отчаяние его жены, но потом пред­положил, что жара, шум и потрясающая игра Патти слишком сильно подействовали на неокрепшие нервы Валерии. Князь проклинал себя за то, что повез ее в оперу, и всячески старался ее успокоить. Смущенная Валерия отерла слезы, бросилась в объятия мужа и про­говорила:

— Это правда, нервы мои еще слабы, но все пройдет, я хочу быть здоровой, чтобы не огорчать тебя, потому что люблю тебя, Рауль. О! О! Ты не знаешь, как я тебя люблю!

— Ангел мой, я в этом не сомневаюсь и так сча­стлив, как только может быть счастлив человек на земле.

Возвращаясь домой, Самуил и его жена в продол­жении всей дороги не обмолвились ни словом и холодно раскланявшись, отправились каждый на свою полови­ну. Оставшись, наконец, один, молодой человек сбро­сил с себя маску и дал волю своей ревности и пожирав­шей его страсти. Он видел Валерию, видел ее нежность к Раулю — и это дразнило его чувства. Долго не мог он прийти в себя и ходил взад и вперед по комнате, забы­вая даже о существовании бедной

Руфи, которая горько плакала, спрятав голову в подушку.

Самуил женился против своей воли, для того лишь, чтобы исполнить опрометчиво принятые на себя обяза­тельства. Но тем не менее он хотел быть другом своей молодой жены и относиться к ней снисходительно. Пер­вые дни их супружества прошли довольно спокойно. Самуил скучал и чувствовал себя связанным, а Руфь была грустна и разочарована. Открытая размолвка меж­ду ними, близкая к ненависти, началась лишь со вче­рашнего дня, и была следствием очень тяжелой сцены, которая глубокой пропастью отделила их друг от дру­га. Но для разъяснения всех предыдущих обстоятельств необходимо вернуться несколько назад и вести наш рас­сказ с той минуты, как банкир, вытащенный из пруда, открыл глаза.

Безумный поступок этот, вопреки всякому ожида­нию, не имел других последствий, кроме крайней физи­ческой слабости, длившейся приблизительно с неделю? зато в душе Самуила произошла глубокая и фатальная реакция. Надо сказать, что Самуил был воспитан хри­стианкой, дочерью одного разорившегося коммерсанта. Отчасти в память дружеских отношений к ее отцу, от­части же для подражания обычаям богатых домов, Ав­раам Мейер предложил ей управлять хозяйством и при­сматривать за Самуилом, которому было тогда всего два года. Эта кроткая и просвещенная женщина сильно привязалась к красивому и умному ребенку и, не касаясь религиозных верований своего воспитанника, сумела раз­вить в нем глубокую веру в бога и чисто христианский дух без всяких догматических тонкостей. Смерть и раз­ные посторонние влияния ослабили мало-помалу эти первые впечатления Самуила, в университете же бле­стящие научные софизмы материалистической школы невольно соблазнили юношу. Его отвращение к своему народу еще больше усилило эту склонность, и Самуил вошел в жизнь почти неверующим и все отрицающим. Любовь к Валерии вдруг возбудила в нем всю веру его детства. Под смягчающим влиянием покорившей его страсти он жаждал слиться в вере и молитве с той, ко­торую боготворил, и отрекся было от холодного голого материализма, который ничего не дает сердцу. Но из­мена любимой женщины разбила его сердце, разбила вместе с тем и веру в бога, глубокий мрак объял его душу.

Атеистические и материалистические идеи снова овла­дели им; с увлечением, свойственным его пылкой натуре, стал он убеждать себя, что вера в справедливость и милосердие Провидения нелепы и смешны и что в дей­ствительности человек есть ни что иное как скопление материальных атомов, которые соединяет случай и раз­вивает слепой закон. Зильберштейн с сыном начали по­сещать его примерно в то время, как у Самуила совер­шился этот поворот в его душе. Оба они боялись упус­тить богатого жениха, намеченного ими для Руфи. Они не задавали ему вопросов, не упрекали по поводу его вто­ричного покушения на самоубийство, и улучив добрую минуту, биржевой маклер намекнул Самуилу, что так как он открыто помолвлен с его дочерью, то надо же подумать и о свадьбе, если он не хочет скомпрометиро­вать девушку. Банкир ничего не ответил, на следующий день написал будущему тестю письмо, в котором назна­чил день свадьбы.

В одну из бессонных ночей после выстраданной им борьбы, почти с ненавистью отгоняя воспоминание о Ва­лерии, Самуил пришел к убеждению, что полная пере­мена в его жизни будет ему полезна, что домом его должна руководить женщина, что для этой роли Руфь была весьма подходящей. Она получила прекрасное об­разование, имела отличные манеры и, так как выросла почти в бедности, то роскошь, которой она будет окру­жена в доме мужа, вознаградит ее за недостаток в Любо­ви. Пылкая страсть невесты не тревожила Самуила. Эти романтические мечтания, думал он, со временем легко улетучатся.