Месть еврея

Рочестер Вера И.

Самуил поднял ребенка на руки и страстно прижал к груди.

— Какой ты сегодня грязный, папа, всклокоченный,— воскликнул мальчик, трепля ручонками волосы отца и желая пригладить их.— И отчего у тебя руки такие чер­ные, поцарапанные. Тебе больно? — спросил он, прижи­маясь розовой щечкой к бледному лицу Самуила.

— Ах, боже мой! Что случилось, барон? — воскликну­ла подошедшая няня, с удивлением и испугом глядевшая на разорванное платье и страшный вид своего господина.

— У нас был пожар в доме, и я надеюсь, няня, что с сегодняшнего дня вы будете еще больше заботиться

о ребенке, так как мать его погибла в пламени,— тихо ответил банкир.— А ты, мой милый, ступай играть, папе нужно немного отдохнуть.

Приняв ванну, Самуил лег, заснул свинцовым сном и проспал несколько часов. Проснувшись, он почувствовал себя крепче. Страшное нервное возбуждение, не поки­давшее его с отъезда из Парижа, уступило место более спокойному размышлению. Как бы отрезвясь от кошма­ра, он провел рукой по лбу. Беспощадный приговор Ру­фи и ужасное происшествие, спасшее ей жизнь, пред­ставились ему в новом свете. Мучимый тревогой, он встал и прошел в свой кабинет. Прежде всего ему бро­сился в глаза открытый чемодан, из которого его ка­мердинер, приехавший из Парижа, вынимал вещи и рас­кладывал их на столе.

При виде двух футляров и несессера, предназначен­ных жене, угнетающее Самуила неприятное впечатление усилилось. Нет, он не был слишком строг: измена, во­ровство и поджог вполне заслуживают смерти. Эта бы­страя перемена мыслей отозвалась в его голосе, когда он резко сказал:

— Унесите эти футляры, несессер и картон с тряп­ками, и чтобы я никогда их больше не видел!

Удивленный лакей повиновался и, видя дурное на­строение своего господина, поспешил удалиться, а Са­муил сел к своему бюро и занялся разбором бумаг. Он развернул пакет с книгами и, перелистывая их, остано­вился на толстом томе в зеленом переплете, заглавие которого гласило: «Книга духов» Аллана Кардека.

— Ах, это книга того самого странного сектанта, о которой мне так много говорили у Кирхберга! — сказал он себе.— Я и не знал, что он прислал мне ее. Посмот­рим. Сегодня, несмотря ни на что, я расположен раз­влечься.

Он стал внимательно перелистывать сочинение, но мало-помалу на губах его появилось выражение горькой насмешки и презрения.

— Бессмертие души! Совершенствование, как цель жизни! Перевоплощение, читай метомисихозя! Сношение живых с мертвыми! — читал он с саркастической усмеш­кой.— Все это старые сказки, переделанные на новый лад... Ха! Ха! Ха! Действительно развлекают подобные мечтания. Разве что, если бы мой отец своей рукой на­писал мне, что все это правда, я поверил бы, пожалуй. Просто все это утопия.

— Скажите няне, чтобы она привела мне сына,— приказал он вошедшему слуге.

Конец первой части.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Рауль вернулся домой в самом неприятном располо­жении духа. Он испытывал стыд и досаду за неосторож­ную связь, в нем все кипело. Он едва владел собой настолько, чтобы посидеть за обедом, после чего ушел в свою комнату, сказав, что чувствует себя не совсем хорошо, и запретив беспокоить себя под каким бы то ни было предлогом.

Ночь его несколько

успокоила. Так как утро было чудесное, князь велел накрыть стол для завтрака на большом балконе, убранном цветами и защищенном тенью вековых деревьев сада. Рауль делал вид, что пе­релистывает журнал, украдкой поглядывая на жену, Валерия была красивее, но глубокая грусть и полная апатия отражались на ее прелестном лице.

— О ком она думает? Не обо мне, конечно, так как не обратила вчера внимания на мое волнение, а теперь не замечает моего пристального взгляда,— с досадой и горечью спрашивал себя Рауль.

Молчаливое тет-а-тет молодых супругов было нару­шено приходом бонны с ребенком.

— Здравствуй, дитя мое! — сказал Рауль, сажая мальчика к себе на колени.— Мадемуазель Генриета, вы можете уйти,— обратился он к бонне,— я приведу к вам ребенка.

При появлении сына Валерия несколько оживилась.

Маленький Амедей был очень красивым ребенком, но в нем не было ни малейшего сходства с родителями. Цвет его лица матово-бледный, густые черные, с синева­тым отливом кудри окаймляли его широкий выпуклый лоб и, в больших черных глазах, сумрачных и огнен­ных, не было ничего похожего на чарующую мягкость бархатных глаз Рауля.

Долго любовался им отец, улыбаясь, но вдруг вздрог­нул. Дьявольская мысль мелькнула в его уме: ведь вче­ра еще он видел те же самые черты. Разве это не были глаза и лоб Самуила Мейера? А этот алый страстный ро­тик, этот носик с горбинкой и подвижными ноздрями разве не напоминали ему губы и нос Джеммы, его лю­бовницы-еврейки? Сердце Рауля сжалось; что значит это странное сходство? Его отказ от дуэли и трогатель­ная заботливость о спокойствии княгини были следствием чего-то иного, а не просто великодушием. А если Валерия увлеклась так же, как Джемма — факт, подт­верждавшийся слухами о ее любви к Самуилу, то судь­ба, как бы в насмешку, заставила их подарить друг другу по незаконному ребенку, и таким образом, Рауль платил тем же!

Глаза его вспыхнули, и едва потухшее бешенство поднялось снова. Он так оттолкнул от себя ребенка, что тот с криком упал, и Валерия бросилась его поднимать.

— В уме ли ты, Рауль, что так обращаешься с ре­бенком?— сказала она, успокаивая Амедея и покрывая его поцелуями.

Раздражение, которое князь с таким трудом сдер­живал, вырвалось, наконец, наружу.

— Мне противно,— сухо сказал он,— вместо сход­ства с тобой или со мной в лице моего сына видеть черты еврея Мейера. Может быть, тебе более, чем мне, известны причины этой возмутительной случайности, ко­торая дает повод к очень странным предположениям.

Валерия на минуту онемела, затем встала, бледная как ее батистовый пеньюар, и большие синие глаза ее мгновенно потемнели от гнева.

— Какие у тебя доказательства,— проговорила она дрожащим голосом,— чтобы оправдать такое подлое ос­корбление?

При виде этого страшного негодования доброе вели­кодушное сердце Рауля взяло верх; он тотчас же рас­каялся в том, что позволил себе так незаслуженно, быть может, обидеть жену.

— Прости меня, Валерия,— вымолвил он, поспешно подходя к ней,— моя...