Месть Нофрет. Смерть приходит в конце
Шрифт:
– На твоем месте я бы не торопился, - предостерег его Яхмос.
– Уж очень ты горяч.
Себек ласково улыбнулся брату. Он был в приподнятом расположении духа.
– А ты, как обычно, верен поговорке: медленно, но верно, - усмехнулся он.
Ничуть не обидевшись, Яхмос ответил с улыбкой:
– В конце всегда убеждаешься, что так лучше. Кроме того, отец был щедр к нам. Лучше его не раздражать.
– Ты в самом деле любишь отца?
– с любопытством взглянул на него Себек.
– До чего же у тебя доброе сердце, брат! Вот мне, например, ни до кого нет дела,
И он одним глотком опорожнил еще ковш вина.
– Остерегись, - посоветовал ему Яхмос.
– Ты сегодня почти не ел. Порой, если выпить вина…
И замолчал, губы его свело судорогой.
– Ты что, Яхмос?
– Ничего… Ни с того ни с сего стало больно… Я… Ничего…
Однако лоб его покрылся испариной, и он отер его левой рукой.
– Ты побледнел.
– Только что я себя чувствовал отлично.
– Уж не подложил ли кто яда в это вино?
– расхохотался Себек и снова потянулся к сосуду с вином. И так и остался с протянутой рукой, согнувшись пополам от внезапного приступа боли.
– Яхмос, - задохнулся он, - Яхмос, я тоже…
Яхмос, скрючившись, сполз с сиденья. У него вырвался хриплый стон. Лицо Себека исказилось от муки.
– Помогите, - закричал он.
– Пошлите за лекарем…
Из дома выскочила Хенет.
– Ты звал? Что такое? Что случилось?
Ее крики услышали другие.
– Вино… отравлено, - еле слышно произнес Яхмос.
– Пошлите за лекарем…
– Опять беда!
– завизжала Хенет.
– Наш дом и вправду проклят. Скорее! Спешите! Пошлите в храм за жрецом Мерсу, он опытный и знающий лекарь.
II
Имхотеп нервно ходил взад-вперед по главному залу. Его красивые одежды были испачканы и измяты, но он их не менял и не мыл тела. Лицо его осунулось от беспокойства и страха.
В глубине дома слышались приглушенные причитания и плач - плакали женщины, проклиная злой рок, опустошающий дом. Громче других рыдала Хенет.
Из бокового покоя доносился громкий голос лекаря и жреца Мерсу, который пытался привести в чувство Яхмоса. Ренисенб, потихоньку проскользнув с женской половины в главный зал, прислушалась, и ноги сами понесли ее к отворенной двери, где она остановилась, уловив нечто успокоительное в звучных словах молитвы, которую нараспев читал жрец от лица Яхмоса.
– О, Исида, великая в своем могуществе, укрой меня от всего худого, злого и кровожадного, заслони от удара, нанесенного богом или богиней, от жаждущих мести мертвых мужчины или женщины, что задумали погубить меня…
Еле слышный стон сорвался с губ Яхмоса.
Ренисенб тоже присоединилась к молитве жреца:
– О, Исида, великая Исида, спаси его, спаси моего брата, Яхмоса, ведь ты умеешь творить чудеса… От всего худого, злого и кровожадного, повторила она и в смятении подумала: "Вот в чем причина того, что происходит у нас в доме… В злобных, кровожадных мыслях убитой женщины, жаждущей мести".
И тогда она мысленно обратилась прямо к той, о ком думала:
"Ведь не Яхмос убил тебя, Нофрет, и, хотя Сатипи была его женой, почему он должен отвечать за ее
Имхотеп, который в полной растерянности продолжал метаться по залу, поднял глаза и увидел дочь. Лицо его стало ласковым.
– Подойди ко мне, Ренисенб, дочь моя.
Она подбежала к отцу, и он обнял ее.
– Отец, что они говорят?
– Что у Яхмоса еще есть надежда, - глухо отозвался он.
– А Себек… Тебе известно про Себека?
– Да, да. Разве ты не слышишь причитаний?
– Он умер на рассвете, - сказал Имхотеп.
– Себек, мой сильный и красивый сын.
– Голос его прервался, он умолк.
– О, какой ужас! И ничего нельзя было сделать?
– Было сделано все что можно. Ему давали снадобья, чтобы рвотой исторгнуть яд. Поили соком целебных трав. Его обложили священными амулетами и читали над ним всесильные заклинания. И все бесполезно. Мерсу искусный лекарь. Если он не мог спасти моего сына, значит, на то была воля богов.
Голос жреца-лекаря оборвался на высокой заключительной ноте заклинания, и он появился, отирая пот со лба.
– Ну?
– бросился к нему Имхотеп.
– Милостью Исиды твой сын остался в живых, - торжественно провозгласил лекарь.
– Он еще слаб, но опасность миновала. Власть зла слабеет.
И продолжал обыденным тоном:
– К счастью, Яхмос выпил гораздо меньше отравленного вина, чем Себек. Он отпивал по глотку, а Себек, по-видимому, опрокинул в себя не один ковш.
– Вот и тут сказалась разница между братьями, - печально проговорил Имхотеп.
– Яхмос робкий, осторожный, медлительный, он никогда не спешит, даже когда ест и пьет. А Себек, расточительный и щедрый, ни в чем не знал меры и, увы, поступал опрометчиво.
И настойчиво переспросил:
– А в вине на самом деле был яд?
– Нет никаких сомнений, Имхотеп. Мои молодые помощники дали допить остатки вина животным, и те подохли, кто раньше, кто позже.
– А как же я? Я пил это же вино часом раньше, и ничего не случилось.
– Значит, тогда в нем еще не было отравы. Яд всыпали позже.
Имхотеп ударил кулаком одной руки по ладони другой.
– Здесь у меня в доме, - заявил он, ни одна живая душа не осмелилась бы отравить моих сыновей. Такого не может быть. Ни одна живая душа, говорю я!
Мерсу чуть наклонил голову. Лицо его было непроницаемо.
– Об этом судить тебе, Имхотеп.
Имхотеп стоял, нервно почесывая за ухом.
– Я хочу, чтобы ты послушал одну историю, - вдруг сказал он.
Он хлопнул в ладоши и, когда вбежал слуга, приказал:
– Приведи сюда пастуха.
И, обратившись к Мерсу, объяснил:
– Этот мальчишка немного не в себе. Он с трудом понимает, что ему говорят, и порой плетет нечто несуразное. Но глаза у него есть, и видит он хорошо. Он всей душой предан моему сыну Яхмосу, который добр к нему и терпим к его недостаткам.