Месть под острым соусом
Шрифт:
– А я не помню, откуда были справки о состоянии его здоровья. Про операции и деньги – были иностранные. А вот заключение о состоянии и перспективах, кажется, только наши врачи давали. И даже объяснение какое-то было, что это вроде как перевод.
– Не знаю, доченька, не верится, что судья не проверил эти бумаги, что поверил им на слово. Да и сомневаюсь я, что они могли до такого опуститься. Ты ж по сути ещё ребёнок была совсем. И беременная. Ну что они, не люди разве?
Кадры суда всплывают перед глазами, будто это было вчера. А казалось, что я затёрла их в памяти безвозвратно.
– Я никогда
– Маша, согласна, всё это выглядит странно. Перед судом нам говорили, что тебе должны дать до трёх или вообще условно. С этим можно было смириться, всё-таки ты была виновата. Но семь лет! Они тогда казались огромным сроком, чем-то нереальным. А потом ещё из-за той мутной драки тебя лишили условно-досрочного… Как будто злой рок навис.
– Знаешь, вчера меня сначала совесть съедала. И когда его мать на меня орала, и когда он потом накинулся. Готова была на колени перед ними упасть и прощение вымаливать! Я же знаю, как болезненно он переживал травму. Какая трагедия для него, что не попал на олимпиаду и вынужден был уйти из большого спорта. И в этом – моя вина, я ему жизнь сломала! А потом вдруг сообразила, что он не просто ходит, он бегает, занимается спортом, пусть и не участвует в соревнованиях. А мне дали срок, будто он прикован к кровати до конца жизни! Меня посадили за то, чего нет на самом деле! Они подстроили, чтобы мне дали семь лет. Это была их месть! – у меня снова начинается истерика.
– Деточка моя, успокойся. Уже ничего не изменишь. Может, они тогда и подделали справки, опасаясь, что тебя оправдают, а судья рассудил по-своему.
– Нет, мама! Я поняла. Они это специально! Судью подговорили! И я даже не удивлюсь, если Диминого отца припугнули тоже они!
– Маш, прости, но это уже смаивает на паранойю. Вспомни, он к выборам готовился. Понятно, почему отказался тебе помогать.
– Нет, мама. Он сначала обещал. А потом – раз и на попятную пошёл! И жениться на мне Диме запретил, и в помощи отказал, будто его попросили не вмешиваться и дать им совершить своё чёрное дело.
– Ну что ты? Мне трудно поверить, что люди могли такое провернуть, чтобы засадить в тюрьму беременную девушку. Ты уж совсем монстров-то из них не делай.
– Мы просто с тобой мыслим, как обычные нормальные люди. А они привыкли, что всё покупается и продаётся, что о людей, которые ниже их по статусу, можно запросто вытирать ноги. А тут посмели обидеть их ребёнка. Понятное дело, они захотели свести со мной счёты. Но Николай… Мама, он так кричал на меня, такие вещи говорил… И за что? Я же отсидела с лихвой! У меня вся жизнь под откос из-за этого! Разве я не искупила свою вину? А он так кричал… Он же мне так нравился...
– Ну всё, милая, успокойся. Надо ехать к нашему мальчику. Он ждёт тебя…
– Нет, мама, они – не люди. Как я могла не разглядеть в нём этого раньше? Он же чудовище. Сейчас вспоминаю, как он меня в первый же день к сексу склонял. Будто я его вещь. Захотел – взял, захотел – выкинул.
– Маша,
– Я его ненавижу… Мамочка, как же я его ненавижу! Это из-за него… Всё из-за него и его мамаши. Семь лет – из-за них.. И малыш мой погиб – из-за них… И на работу меня никуда не берут… И Мирона не отдают, – дышу рвано, реву, тело колотит дрожью, не могу успокоиться. – Ненавижу! Ненавижу!
Взять себя в руки после бессонной ночи и истерики оказывается не так-то просто. Мама, убедившись, что я в относительной норме, уходит на работу, а я слоняюсь по квартире, не понимая, что должна делать, во что одеваться и что с собой брать.
Давно я не чувствовала себя такой разбитой, раздавленной и несчастной. Если бы не Мирон, так и оставалась бы в кровати… Но даже мысли о нём не могут встряхнуть меня и вернуть к привычному состоянию радости и предвкушения встречи с ребёнком.
Провести лучшие семь лет жизни за решёткой из-за того, что превратила молодого мужчину в инвалида, – справедливо. Будучи уверена, что навсегда отняла у него здоровье, возможность самостоятельно передвигаться и полноценно работать, все эти годы в колонии я считала, что заслужила наказание, и изводила себя чувством вины. Мне нельзя было тогда садиться за руль. Я должна была остановиться, как только почувствовала признаки приближающегося обморока. Я не имела права надеяться на «авось» и ехать дальше. Я виновата! Жестоко, но справедливо.
А получить столь суровое наказание из-за липовых справок – невыносимо обидно. Зачем они со мной так поступили? Разве им мало было того, что я с пузом оказалась в колонии? Задумывались ли они, каково беременной на большом сроке по шестнадцать-восемнадцать часов в день сидеть за швейной машинкой или мести двор? Зачем было запирать меня в колонии на целых семь лет? Предусмотренного законом наказания, по их мнению, было недостаточно?
Почему судья поверил этим справкам и не усомнился в их подлинности, а часть моих отклонил? Только потому, что Николай Кузнецов – известный спортсмен, чемпион и сын влиятельных родителей, а я – простая бедная студентка? Или ему помогли принять такое решение? Деньги в нашем мире решают всё? Душу рвёт на части от несправедливости и подлости.
Семь лет! Я потеряла семь лет жизни! Так и не вышла замуж, мой ребёнок так и не увидел свет. Я не попрощалась с папой, не проводила его в последний путь. Меня не было рядом с мамой, когда он умер и ей нужна была моя поддержка. Ни дня не проработала по специальности, не сделала никакой карьеры. А какие у меня были амбиции! Пропустила выпускной в университете, свадьбы всех моих подруг, рождение и крестины их первенцев.
Да и подруг теперь у меня нет! Кому я нужна с пожизненным клеймом зэчки? Они все счастливые и успешные, а я… неудачница. Недаром Николай назвал меня Мышкой, ведь я и есть зашуганная серая мышь. Глупая и наивная, поверившая, что можно забыть о своём уголовном прошлом и жить обычной жизнью, дышать полной грудью, любить всем сердцем. Увы, это всё для нормальных людей – не испачканных, не заклеймённых, имеющих в этом мире все права. Мне уже никогда не стать такой… Никогда... Какое страшное слово!