Месть женщины
Шрифт:
В доме сохранилась хорошая, хоть и довольно пощипанная библиотека. Ваня читал, днями валяясь на тахте в обнимку с ньюфаундлендшей Долли, подаренной одной из отцовых подружек. Потом стал наведываться на книжную барахолку к Первопечатнику, где можно было купить либо выменять запрещенного Булгакова, Набокова и даже Солженицына. Барахолка располагалась под самым носом у козлобородого Феликса и изобретенного им монстра для садистского уничтожения одного человека другим во благо третьего. Но Ваня не вздрагивал при слове «КГБ» и не считал, будто в этом ведомстве работают
После школы ему, как сыну мидовского работника и внуку генерала, была прямая дорога в институт международных отношений, МГИМО, о чем он, разумеется, знал с детства. Это был блатной вуз для деток, внуков и прочей родни членов правительства, мидовцев и кое-кого из лиц, допущенных к совкормушке. Ваня не имел ничего против МГИМО, однако питал страсть к литературе и не хотел, чтоб между нею и им встало что-то еще. Он подал документы на филфак МГУ и с легкостью выдержал конкурс, хотя и не имел в университете никакой поддержки.
К середине июля Ваня оказался свободен и совершенно без дел. Пустынная Москва поблескивала свежевыкрашенными фасадами зданий и отмытыми до сияния витринами, застыв по олимпийской команде «смирно». Но Ваню спорт совершенно не интересовал. Отец, легко смирившийся с изменой сына семейной традиции, предложил на выбор Ялту, Дубулты и Пицунду. Ваня остался в Москве, переехав в квартиру на Мосфильмовской. Там было пыльно и пахло затхлой французской косметикой — вероятно, отец, по мере собственных возможностей, время от времени устраивал здесь оргии. Ваня не осуждал отца, хотя сам все еще оставался девственником. Он втайне мечтал о девушке, соединяющей в себе страстность Кармен, верность Татьяны Лариной и хрупкую изысканность Патриции Хольман из «Трех товарищей» Ремарка.
Увы, пока ничего подобного он не встретил. Напрасно по утрам взывала к его душе молодая упругая плоть, мешая заниматься «зверской» зарядкой — он оставался глух к ее мольбам.
И тут в его жизнь ворвалась Инга.
Он познакомился с ней в летнем кафе возле кинотеатра «Литва». Она сидела за столиком, окутанная облаком своих длинных прямых волос, вытравленных чуть ли не до белизны перекисью водорода, и, позвякивая железом многочисленных браслетов-колец, пила из горлышка бутылки рижское пиво. Он подсел за ее столик — других свободных мест не оказалось.
— Я тоже хочу есть, — сказала она, вожделенно уставившись на картонную тарелочку с горкой разнообразных бутербродов.
— Берн, — просто сказал Ваня и пододвинул Инге тарелку.
Она положила друг на друга бутерброды с ветчиной и копченой колбасой и разом откусила добрую половину.
— Вкусно, — сказала она с набитым ртом и, не переставая жевать, улыбнулась Ване. — Как тебя зовут?
— Ян, — почему-то сказал он, хотя со времен мамы и дяди Яна этим именем его не называл никто.
— Ты
— Кажется, нет. — Он усмехнулся. — А вообще меня это мало волнует.
— Ну да, скажешь тоже. Если бы ты был русским, тебя бы это волновало.
— Но я русский, — сказал Ваня, медленно жуя бутерброд с безвкусно резиновым сыром. — А ты что, еврейка?
— Нет, наоборот, хоть меня и зовут Ингой.
— Как это — наоборот? — не понял Ваня.
— А так: я не люблю евреев. — Она уже дожевывала последний бутерброд, и Ваня поднялся принести из буфета еще. — Ты добрый, — сказала Инга, увидев перед собой полную тарелку. — И, наверное, богатый. Сколько тебе лет?
— Шестнадцать, — честно признался Ваня, хоть и испытывал желание набавить годика два.
— Ты настоящий ребенок. А мне уже семнадцать. — Инга вдруг погрустнела, на мгновение задумалась, снова улыбнулась и сказала: — Ян и Инга. Красиво, правда? И ты красивый. А я?
— Ты… тоже. Только зачем ты осветлила волосы? Они, наверное, были очень красивого цвета.
— Они были почти черные, и меня все принимали за еврейку, — пояснила Инга.
— Ну и что?
— Маленький ты еще, потому и задаешь глупые вопросы, — сказала она назидательным тоном, но тут же спохватилась: — Прости, ладно? Я всегда мелю всякие глупости, когда сытно поем.
Ваня весело рассмеялся, внезапно ощутив к девушке симпатию.
— Пошли в кино? — неожиданно пригласил он. — Ты любишь Бельмондо?
— Да. То есть нет, — сказала Инга, смущенно глядя куда-то в сторону. И добавила едва слышно: — Потому что он еврей.
— Откуда ты это взяла?
— Мне сказал один знакомый художник.
— Он дурак, твой художник, — неожиданно резко заявил Ваня, вставая из-за столика. — Так ты идешь или нет?
Девушка встала. На ней было зеленое трикотажное платье в обтяжку и босоножки на высоких каблуках. Ваня невольно отметил, что она чудесно сложена, и почему-то почувствовал, что краснеет.
— Да, ты, наверное, прав — Пашка на самом деле настоящий дурак. Но я была в него влюблена и как-то не замечала это. А у тебя хватит денег на билеты? Ты сегодня так много потратил.
…Когда они вышли по окончании сеанса, на улице уже зажглись рекламы и фонари. Дул порывистый ветер. Запахло дождем.
— Где ты живешь? — спросил Ваня, беря Ингу под локоть. — Я тебя провожу.
— Вообще-то я живу за городом, но брат выгнал меня из дома, а мать…
Инга вздохнула и замолчала.
— Тебе негде ночевать? — догадался Ваня.
— Негде. Потому что к Пашке я ни за что не вернусь после того, как с тобой познакомилась. Ты… ты какой-то особенный, что ли.
— Ладно. Можешь переночевать у меня.
— А… твои родители? Наверняка скажут: привел домой шлюху с улицы.
— Во-первых, я живу один, а во-вторых, разве ты… шлюха?
— Самая настоящая. У меня уже пять мужчин было. Я начала заниматься этим с пятнадцати лет. Это очень плохо, да?
— Не знаю, — смущенно буркнул Ваня и снова покраснел.