Месть. Все включено
Шрифт:
– Ты сюда купаться приехал? – враждебно осведомился Ногай.
– А я думал, ты немой, – парировал Андрей. Поймал злобный косяк черных, похожих на разрезы глаз и отвернулся, принявшись изучать Чатыр-даг, чей выточенный тысячелетними усилиями природы каменный пик буравил облака титаническим обелиском. Чтобы разглядеть вершину с парой орлов, издали казавшихся черточками, довелось вывернуть шею. Посмотрев налево, Бандура присвистнул. Гигантские глыбы, разбросанные по южному отрогу Демерджи, выглядели величественными, зловещими и, вместе с тем, нереальными. Как будто их дорисовали грифелем.
– Камни Гингемы, – пробормотал Андрей,
– Чего ты сказал? – спросил Рыжий.
– Ничего.
У смотровой площадки стояли красные экскурсионные «Икарусы». У родника выстроилась очередь.
– Воды бы, – сказал Бандура.
– На точке напьешься, – буркнул Рыжий.
Вскоре перед ними простерлась широкая долина, огромный зеленый треугольник, основанием к морю. Оно виднелось на горизонте, в виде сливающейся с небом полосы.
– Море, – вздохнул Андрей, поддавшись целой гамме чувств, знакомых каждому, кто видит море главным образом на картинках или экране телевизора.
Окрестности Алушты оказались бесконечными виноградниками. Потом утыканные столбами с лозой поля отступили, вытесненные палисадниками частного сектора, кое-где разбавленного хрущевками. Они были в Алуште.
На кольцевой автомобильной развязке Ногай свернул направо, дорога пошла в гору. Оставшиеся слева городские кварталы были застроены типовыми, по-советски унылыми панельными многоэтажками, выглядевшими привлекательно благодаря живописному рельефу. Суша застывшими волнами скатывалась к морю. У самого берега теснились серые корпуса пансионатов, Андрею они напомнили очередь. В просветах между крышами синела поверхность воды, исчерканная многочисленными барашками. От причала отвалил теплоход, на верхней палубе стояли туристы.
По мере того, как «БМВ» карабкалась в гору, панорама города-курорта отступала назад. Справа и слева снова потянулись виноградники, разбитые на крутых склонах.
– Долго еще? – спросил Андрей.
Рыжий хотел ответить, но не успел – на поясе чирикнула рация. Встрепенувшись, он поднес трубку к уху:
– Да, – сказал Рыжий, – Встретили. Уже за Алуштой тулим. – Он слушал примерно минуту. – Понял, Леня. Ни х… себе. Ну и дела… Понял, сделаем.
– Понял меня или нет?! – цедил в рацию Витряков. Его палец нервно подрагивал на кнопке, будто та была спусковым крючком. – Планы поменялись, Рыжий. Давай, короче, на старую дорогу, найди, б-дь на х… место, и кончай пидера. Камнями забросай, и сюда. Как понял меня, прием?!
– Понял, – донесся сквозь вихрь статических помех немного растерянный голос Рыжего. – Понял, Леня, сделаем.
Оборвав связь, Витряков повесил на пояс рацию и еще раз осмотрел бунгало.
Картина была ужасной и даже Лене, невпечатлительному по натуре и навидавшемуся всякого, было не по себе. Оба телохранителя Бонифацкого, Белый и Желтый, прозванные так соответственно цветам кимоно, которые они таскали на тренировках, стояли с вытянувшимися, зелеными физиономиями.
– Идите, б-дь на х… проблюйтесь, – со сдержанной злобой посоветовал Витряков.
Боник, только заглянув в хижину, предпочел остаться снаружи, и теперь бледный, как смерть, курил на крыльце.
«Слизняки», – Витряков отступил на шаг, споткнулся о ногу Забинтованного и едва не растянулся на полу. Доски
«Из доходяги кровяхи натекло, – боров, б-дь на х… отдыхает», – отметил Витряков, не спеша переворачивать тело. Холодная ярость притупила в нем чувство тошноты. Ступая осторожно, чтобы не запачкаться, он двинулся в дальнюю часть гостиной. Окна оставались зашторенными, в комнате царил полумрак. Под ногами скрипели осколки, повсюду царил невероятный разгром, свидетельствовавший о жестокости схватки, судя по всему, проигранной людьми Витрякова вчистую.
Бутерброд валялся за развалившимся плательным шкафом, подвернув голые волосатые ноги. Из одежды на нем была только задранная до груди майка и черные акриловые носки. Один целый, второй с дыркой, из которой выглядывал большой палец.
– Что тут за херня случилась, а? – пробормотал Леня. – Это, б-дь, на х… кто такой?
Он не сразу узнал Бутерброда. Синее, изуродованное лицо больше напоминало маску. Левый глаз был выбит и висел на длинной розовой прожилке. Орудие убийства, буковая ножка от стола, с прилипшими на ней волосами, валялась в метре от тела.
– Пипец…
Филимонова он обнаружил последним. Шрам тоже был раздет догола, поперек его тела громоздилась опрокинутая кем-то этажерка. Лицо Фили застыло маской страдания и ненависти. Живот был вспорот от солнечного сплетения до паха. Из страшного разреза белесыми колбасами торчали кишки, часть вывалилась наружу. Наклонившись, Витряков приподнял этажерку, и тут ему бросился в глаза презерватив на пенисе покойника. Картина понемногу прояснялась. Распрямившись, Леня заглянул в спальню, оценил скомканные простыни на двуспальной кровати, принюхался. Бунгало пропахло кровью и смертью, но в спальне чувствовался и другой запах. Теперь Витрякову все стало ясно. Ну, или почти все. По пути на крыльцо он притормозил у распростертого на полу Шрама и, не сдержавшись, несколько раз саданул ногой.
– Надеюсь, падло, ты хоть натрахался, б-дь на х… напоследок. Перед тем, как отдать концы.
Привлеченный криками, Бонифацкий посмотрел на него в смятении, подумав, что у Витрякова сорвало крышу. «Неудивительно», – подумал Бонифацкий. Лично он и не собирался заходить в комнату, где, похоже, уже окоченевший милиционер теперь единственным выглядел вполне пристойно.
– Леня, что здесь было? – спросил Бонифацкий, когда Витряков остановился на крыльце, яростно массируя виски, чтобы прогнать плывущие в глазах темные пятна.
– Что было? – повторил Витряков треснувшим голосом. – Что было, б-дь на х… – ему сейчас больше всего хотелось схватить Боника за шиворот и до изнеможения возить носом по кровавым лужам. – Я тебе, б-дь на х… скажу…
Бонифацкий, почувствовав угрозу, отшатнулся.
– Я тебя, б-дь, насчет суки предупреждал, что ее давно пора кончить?! Я тебе говорил, б-дь на х… или нет?
– А при чем тут она? – глотая буквы, выпалил Бонифацкий.
– При чем?! Я тебе скажу, при чем?!
Белый и Желтый наблюдали за сценой издалека. Заметив это, Витряков попытался взять себя в руки.