Места пребывания истинной интеллигенции
Шрифт:
– Да уж…
– Гарантирую, - повторил редактор.
Выпили еще.
– Все, - сказал я решительно, - больше не буду…
Провал в памяти.
По бульвару дул ледяной ветер, сбивал с ног, кутаясь, мы остановились у афишной тумбы. Георгию Ивановичу было направо, через ограду, в переулки, а нам по бульварам вниз, к бессонному Арбату, к кинотеатру “Художественный”, ловить такси и ехать домой, и что-то мы еще говорили, еще цеплялись за эти фразы: Ахматова - Цветаева, та-та-та, Пастернак - Мандельштам, та-та-та (чем-то они нам дались в этот вечер) прежде чем окунуться в такую чужую,
– Уходишь? Домой, значит?..
И вдруг ка-а-к гаркнет:
– А хочешь, мы тебя сейчас, прямо здесь, в задницу осчастливим?!
Конфуз вышел ужасный. Георгий Иванович опешил. Да и я не ожидал такого.
– То есть… как осчастливим?..
– сказал он.
– Да вот так, - Воропаев ласково, с хитрецой улыбался, - сам знаешь, как.
– Он выждал минуту, потом махнул на остолбеневшего Георгия Ивановича рукой - не хочешь, как хочешь, и зашагал вниз, по бульвару.
Впрочем шагал он недолго, метра три-четыре, потом поскользнулся и упал, сильно ударившись, на бок, кхекнул и затих.
– Я ведь и в морду дать могу, - обиженно сказал Георгий Иванович.
– Я, конечно, понимаю, что он пьян, но… существуют же границы…
Вот сволочь Воропаев, - подумал я, - всегда одна и та же история: нахамит кому-нибудь и вырубится. А я отвечай за него.
Нет, в принципе-то я понимал, зачем он это. Как верно подметил Георгий Иванович, пытался выйти за границы, куда-то прорваться… Не вышло. Мир изменился на две минуты и в радиусе полтора сантиметра. (Вы можете конечно сказать: “и то…”) Но к тому же попытка выхода за границы, как это часто бывает, со стороны сильно напоминала обыкновенную пьяную грубость.
– Извините, - сказал я, избегая встречаться с Георгием Ивановичем взглядом, - вы же видите, в каком он состоянии…
Георгий Иванович опасливо посмотрел на меня: нельзя же так… Пили-пили - и нате… Он подтвердил мои ощущения: это же хамство. И тут же, как настоящий интеллигент, зарефлексировал: хотя… я понимаю, нынешняя молодежь… вам очень тяжело…
– Помогите его поднять, - попросил я.
– Нет уж, - сказал зам. главного редактора, - лучше вы сами.
– Вставай, - я потянул Воропаева за руку.
– Вставай, проклятьем заклейменный!
Воропаев нехотя поднялся.
– Дальше не пойду, - заявил он.
– Хочу спать. И бабу.
– Поедемте в номера?
– обратился он к Георгию Ивановичу.
Редактор сделал несколько шагов в сторону.
– Ладно ребята, мне пора, - сказал он обиженно.
– Звоните и приносите рукописи. И в следующий раз не пейте много.
– Куда ты, - сказал Воропаев, - нам тоже туда…
Но Георгий Иванович
– Пока, - крикнул он.
– звоните!
– Зассал, - удовлетворенно констатировал Воропаев, проводив его глазами, и неизвестно откуда достал бутылку пива.
– Будешь?
– Не буду!
– сказал я.
– Ты зачем человеку нахамил?!..
– А вы меня достали, - отвечал Воропаев, буддийски улыбаясь, - со своими разговорами блядскими…
Мне внезапно стало пронзительно грустно. Мы были совершенно одни на обледенелом, похожем на каток бульваре, ветер гнал нас вниз, к Новому Арбату, чужим праздником светились сбоку витрина какого-то магазина, вдали Георгий Иванович и вся мировая культура, напуганные Воропаевым, торопливо сворачивали за угол бывшей улицы Герцена…
Вечер был кончен, сопротивляться этому было бесполезно, хорошо, что где-то был дом, хорошо, что нас там еще ждали…
– Пошли, - решительно сказал я.
– Все, концерт окончен.
– Нет, не закончен, - захныкал капризно Воропаев.
– Не закончен!.. Ты радуешься, как всегда, моим неудачам. Ты злорадствовал вместе с этим мохеровым козлом, что я упал…
Но я не стал его слушать. Хватаясь за афишные тумбы и скользя, я заспешил прочь, подальше от этого “литературного” места, пустого бульвара, идиотских воропаевских шуток, ледяного ветра и одиночества…
Домой мы ехали на ушастом запоре. Денег оставалось мало, и это была единственная машина, которая согласилась нас везти. Водитель оказался душевным парнем и даже помог мне, когда мы приехали, выгрузить Воропаева у подъезда. Впрочем возможно, дополнительным стимулом для его толерантности была страшная история, рассказанная мной по пути об одном нашем приятеле (реальная фигура), который, напиваясь, якобы намертво цеплялся за сиденья перевозившей его машины (абсолютный вымысел) и, мол, в последний раз его вынимали оттуда - шофер занервничал, поторопил к выходу - вместе с совершенно новой велюровой спинкой…
Зачем, зачем я это выдумал? Мало того, что человек повез нас за символические, в общем, деньги, мало того, что он рисковал собой, загружая и выгружая пьяного Воропаева (ведь тот мог и блевануть), мало того, что он участвовал всю дорогу в моих рассуждениях о достоинствах и недостатках автосемейства ЗАЗ - в конце-концов, его еще и напугали, обещая пьяный, иррациональный, пещерный вандализм…
Как плохо, нехорошо все это, - думал я, волоча упирающегося Воропаева к лифту, - как несправедливо и глупо…
Лена встретила нас скептическим взглядом: хороши, нечего сказать… - солнце мое, - Воропаев потянулся к ней вытянутыми в трубочку губами, как ручной шимпанзе у метро. Моя жена брезгливо отстранилась.
– Воропаев, ты знаешь, сколько тебе лет?
– спросила она.
– Так и будешь блуждать в дебрях чужих жизней?
– Почему чужих?
– заинтересовался Воропаев, влезая в мои тапочки.
– По-моему, я блуждаю в своих…
Потом мы сидели рядом на кухне и, наклонившись над тарелками, сосредоточенно хлебали горячий борщ, который дала нам Лена, потом, откинувшись, курили и даже перебросились парой глубокомысленных замечаний, правда не помню о чем…