Место льва
Шрифт:
За завтраком в привокзальной гостинице Энтони Даррент услышал о многих происшествиях и воспринял их в свете великого знания, полученного им после того, как в бездне он принял вызов Орла. Это был первый круг, волна трансформаций, сопровождавшая взаимопроникновение мира человека и мира Идей. За кофе и первой сигаретой он спрашивал себя, что последует за этим. Второй круг? Коварство Змеи, вобравшей в себя вероломство человека? Его пробрала дрожь, но он продолжал сидеть, обдумывая различные варианты. Принцип вероломства двойственен — в его основе инстинкт и разум. Если неподготовленный и незащищенный человеческий разум начнет подводить, какая же глупость может прийти ему на смену! Он видел город, заполненный безмозглыми созданиями, бессмысленно глазеющими по сторонам с разинутым ртом. Но ведь предназначение человека в том, чтобы быть равновесием и эталоном всех Идей! Стоп, а так ли это? Ну, хорошо, не станем брать тех, кто вместо стремления к истине намеренно потакал собственным желаниям, тех, с кем он боролся. Но
Ладно, сейчас надо думать не об этом. У него было чем заняться. Дамарис, каковы бы ни были ее недостатки, никогда не была глупой. Вчера она поняла, что должна отправиться в поля на поиски Квентина. Энтони передернуло, когда он представил, с какими приключениями она может столкнуться за городом, где бродят Силы. Нет, бояться будем потом. Если Дамарис поняла, что залог новой жизни — поиски Квентина, то идти ей просто необходимо. Наверное, легко найти точку зрения, при которой ей лучше бы опять зарыться в свои книги и спокойненько подождать, пока события будут идти своим чередом. Душевный кризис, пожалуй, даже катарсис — это хорошо, в это время в человеке пробуждаются спавшие до этого свойства и способности, но кризис проходит, и способности засыпают опять. Лучше воспользоваться ими сразу, чем искать причины отложить то, что необходимо сделать. Он и сам уже почти собрался составить компанию Дамарис, но перед его мысленным взором то и дело вставало другое место. Когда он думал о Квентине, ему постоянно приходили на ум комнаты, которые они вместе снимали, долгие разговоры по вечерам, поиски истины. Даже с обычной точки зрения вполне возможно, что Квентин попытается вернуться в то место, которое он так хорошо знал. Вероятность того, что он вернется домой, была ничуть не меньше вероятности, что он окажется в любом другом месте. Ему вполне может прийти в голову мысль укрыться от объявших страхов в знакомом доме, среди привычных вещей. Но дело даже не в этом. Энтони чувствовал, что именно там, дома, он может помочь Квентину лучше, чем где бы то ни было. Там ему самому проще будет сконцентрировать волю, собраться и вытащить наконец Квентина, где бы тот ни оказался. Потому что не там ли место Принципа, удерживающего их вместе? Энтони очень надеялся, что этот Принцип будет сильнее льва, коварнее змеи и прекраснее бабочек, что именно этот Принцип способен даже удержать Идеи на тех местах, которые им предназначены. Там он поймет, ощутит, узнает, где бродит сейчас его друг. А так неожиданно укрепившаяся связь с Дамарис поможет найти Квентина. Однако Дамарис придется самой доказывать решимость пересмотреть собственные взгляды. Вот если бы он (да еще вместе с Орлом) мог быть одновременно и в полях с Дамарис, и у себя дома, пожалуй, тогда они бы точно нашли Квентина. И даже… Но дальнейший ход мысли сбился, какая-то важная возможность мелькнула в голове и исчезла. Ну, это может подождать, порядок есть даже в Священных Иерархиях, сейчас его первейшая задача — успеть на самый ранний поезд в Лондон.
Однако на поезд Энтони не успел. Сразу после завтрака позвонил Ричардсон и вскоре зашел. То, что каждый из них смог рассказать другому, не изменило их целей. Энтони все еще намеревался ехать в Лондон, а Ричардсон собирался, как обычно, в свой книжный магазин. Оба они достаточно контролировали свое сознание, чтобы не растеряться при любом, даже самом невероятном развитии событий. Уже следующая минута готовила для каждого из них своеобразное контрольное задание.
Два благородных искателя святости расстались у дверей гостиницы, собираясь отправиться каждый по своим делам. Но в тот момент, когда они пожимали друг другу руки, не то звук, не то какое-то колебание воздуха заставило их одновременно вскинуть головы. Мимо шла экономка мистера Берринджера.
Миссис Портман провела воскресную ночь в Сметэме, несмотря на недовольство санитара, нанятого доктором Рокботэмом. Но доктор сам разрешил ей отлучиться, когда был в «Хитросплетениях» в воскресенье утром. Предварительно он, правда, поинтересовался мнением Лорригана (так звали санитара), стоит ли отпускать ее на ночь. Доктор при этом перебирал в уме латинские названия лекарств, которые хотел попробовать на своем пациенте, поэтому вполне естественно вместо простого английского «no», правда, произнесенного с ирландским акцентом, доктору послышалось латинское «nonne». [45] Доктор рассеянно кивнул и вернулся к своим мыслям. А Лорриган про себя подумал, что вот еще не хватало — самому готовить себе завтрак! Но позже ужин, приготовленный экономкой, примирил его с мыслью скоротать вечер и ночь в одиночестве (пациент наверху был не в счет), и они расстались наилучшим образом, обменявшись сожалениями об усиливающейся жаре. Раз или два после того, как она ушла, Лорригану чудился запах гари, и он выходил посмотреть, не горит ли где. Однако все было в порядке.
45
Неужели не (почему бы нет?) (лат.).
Было
На одно мгновение дом, мистер Берринджер и он сам показались ему увязшими очень глубоко, на дне какого-то котлована, а земля вокруг поднимается как стены.
Последние день-два гром громыхал реже, и это было приятно, потому что дом и так наводил страх. Поэтому он и предпочел бы, чтобы экономка не уходила. Разговор — полезная штука: он поддерживает спокойствие, подумал он. Лорригану все время чудились какие-то посверкивания, иногда земля начинала будто бы дрожать мелкой дрожью, а раз-другой краем глаза он совершенно отчетливо видел маленькие язычки пламени. Пациенты, чувствовавшие дрожь и трепет и видевшие вспышки, были ему знакомы. Однажды он прослужил три года санитаром у старого джентльмена, которому постоянно казалось, что Великий лондонский пожар [46] — его рук дело, и соответственно временами у него случались припадки глубокой меланхолии и угрызений совести из-за смертей, причиной которых он стал, сопровождающиеся приступами страха, что он сам погибнет в пожаре. Лорриган считал, что джентльмена следовало поместить в психушку, но семья никак не решалась прибегнуть к таким крайним мерам, поэтому его отослали в уединенный дом вместе с Лорриганом и книгами по высшей математике, в которой он был признанным специалистом. Но при всех его недостатках, когда он хорошо себя чувствовал, это был приятный джентльмен, а дом находился среди холмов на юге Англии, где все выглядело как-то уютней, чем здесь. Лорриган вздохнул и пошел спать.
46
Страшный пожар, бушевавший в Лондоне 2–5 сентября 1666 г. и уничтоживший значительную часть города.
Утром стало еще хуже. Солнце палило, и на дороге никого не видно. Она никогда не была оживленной, но когда он по ней ездил, все-таки не выглядела такой заброшенной, как сейчас. Он с нетерпением ждал возвращения миссис Портман.
Она пришла около половины двенадцатого и принесла ворох сплетен, ходивших по городу. Когда Лорриган услышал о поломке телефонов, он пошел проверить их аппарат и обнаружил, что не может связаться с коммутатором в Сметэме. Он вернулся довольно мрачным и прервал ее повторный рассказ вопросом, не чувствует ли она запах гари.
— Дом какой-то чудной, — ворчал он. — Старик наверху — ну, против него я ничего не имею, к таким я привычен. Но вот запах гари и поломки… И сны. Я не припомню, когда я так плохо спал, как сегодня ночью. Самый настоящий кошмар. Сплошные животные — не поверите, миссис Портман, я был как в зоопарке. Все время бродил какой-то огромный лев… Я никак не мог от него спрятаться — вы знаете, как это бывает во сне…
— Вы не поверите, — сказала миссис Портман, — но то же самое сегодня утром говорила моя внучка. Она перед завтраком была в саду, вбежала и говорит, что в Сметэм, наверное, цирк приехал, потому что она видела большущего льва в углу сада. Весь завтрак болтала об этом льве, пока мать не прикрикнула на нее, потому что отец плохо себя чувствует. Он полицейский, знаете ли, пришел с ночного дежурства совсем никакой. Все о чудесах толковал.
— Да что уж тут чудесного, — проворчал Лорриган.
— Ну, не знаю, — ответила миссис Портман. — Я вот люблю все красочное, но до Джека мне далеко. Ему бы художником стать, а не полицейским, чего он только не видит в деревьях и закатах. Я ему сказала, что если бы у него под носом случилось убийство, не дай Бог, на фоне заката, так закат он заметил бы, а на убийство и внимания не обратил.
— Закаты, конечно, хорошая штука, — сказал Лорриган. — Только ничего в них особенного нет. Моя Бесси недавно писала в школе сочинение о закатах, и чего только этот ребенок туда не напихал! Я за все сорок лет таких красок в закатах что-то не видал. По мне, так неправильно это. Нечего детишек учить на небо глазеть, есть вещи и поважнее.
— Само собой, — согласилась миссис Портман. — Вот если бы я собралась покупать картину, я бы выбрала такую, в которой не одни только краски. Мне нравится, когда в картине содержание есть. У меня наверху висит картина — от матери осталась — «Последние дни короля Карла Первого», я, помню, в детстве смотрела на нее и плакала. Говорю вам, мистер Лорриган, мне нравится такая картина, чтобы я что-то чувствовала.
— Меня-то картины не очень заботят, — ответил Лорриган. — Хотя, конечно, какая-нибудь хорошая, жизненная… Вот, например, вывеска паба на другом краю города — «Красный лев», вот это живопись! Может, это я о ней думал, а потом мне этот сон приснился…