Место полного исчезновения: Эндекит
Шрифт:
А Игорь раз за разом подписывал бумаги о продлении срока предварительного заключения в связи со сложностью расследования и в связи с огромной общественной значимостью дела.
Следователь поначалу принял его за „мула“-наркомана и ждал, когда у него начнется „ломка“, а при длительном содержании без наркотиков человек, привыкший к ним, оказавшийся в зависимости от них, готов отдать что угодно за дозу героина или морфия, таблетку-„колесо“ или кусочек „промокашки“, ЛСД, качественный наркотик голландского „Симеона“, который внешне выглядит как промокашка с изображением маленькой смешной физиономии.
Но дни складывались в недели, недели в месяцы, а Игорь и не думал „ломаться“. И твердо стоял на своем: случайный попутчик попросил забросить подарок на юбилей. И все тут.
Следователи тоже были „не лыком шиты“ и мурыжили Игоря в надежде его дожать и расколоть.
Узбека быстрее „дернули“ на суд. Очевидно, следователи поняли, что ему „костер не страшен…“, и душа его уже беседует с аллахом, а для следователей слов не остается.
Игорь остался в одиночестве. Правда, он уже привык молчать, старик приучил его к этому. Поначалу это было невыносимо, и Игорь радовался общению со следователями, охотно беседовал, но твердо придерживался своих прежних показаний, не идя ни на какие увещевания и не веря самым выгодным посулам.
На воле осень сменила зима, зиму весна, весну лето, а Игорь все ждал и ждал суда.
Ждать — самое трудное в жизни.
Игорь, наконец, дождался суда и поймал срок, да такой, что ужаснулся: десять лет лагерей Строгого режима.
Правда, ужаснулся Игорь несколько раньше, когда прокурор в связи с огромной общественной опасностью содеянного и величиной партии наркотиков, а под медом действительно нашли „белую леди“ или кокаин, так что специалист по обыскам побаловал свою Манечку медком, потребовал приговорить Игоря к расстрелу.
Но судья, учитывая молодость задержанного, его первую „ходку“, решила, что десять лет будет в самый раз.
Игорь на суде рассказал свою версию происшедшего с самым невинным видом, на какой был способен. Однако он не смог дать убедительный ответ на вопрос: почему владелец крупной партии наркотиков на миллион долларов решил довериться первому встречному-поперечному?
Предположение Игоря, что его негласно сопровождал кто-то из владельцев наркопартии, было отвергнуто судом со смехом, хотя Игорь мог поклясться, что все время ощущал на себе чье-то пристальное внимание.
А у прокурора был выгодный и выигрышный материал обвинения. Он с таким трепетом живописал, сколько порций содержал груз, привезенный Игорем, что весь город мог получить смертельную дозу, а посему надо расстрелять подлеца, чтобы другим неповадно было возить „дурь“, калечащую людей.
Все его слова были правильными и замечательными, только к Игорю не имели никакого отношения.
Но понимал это, к сожалению, он один. Все были против него, а его отказ „сдать“ подельников только усугубил его вину. Отсутствие раскаяния судом всегда осуждалось и преследовалось. Судьи любят плачущих актеров, которые в состоянии были растрогать самые зачерствелые сердца, а женщин, коими были судьи в огромном большинстве, довести до слез жалости.
В деле Игоря судья понимала, что доказательств, мягко говоря, недостаточно,
Когда Игорь садился в „воронок“, конвойный сказал ему:
— Легко отделался, пацан! Я бы таких расстреливал беспощадно!
— Но я же невиновен, — удивился его праведному гневу Игорь.
— Виновен — не виновен, не имеет значения! — отрезал конвойный. — Попался с „дурью“ — пуля в лоб. Сколько вы душ загубили. У меня младший братишка погиб от передозировки. Душить вас, гадов, надо!
С адвокатом Игорю тоже не повезло. Денег на опытного у него, естественно, не было, да и некому было хлопотать, поэтому ему и назначили дежурного адвоката, человека без совести и чести. Вместо того чтобы защищать Игоря, он стал уговаривать его во всем признаться и смеялся, когда Игорь начинал доказывать ему свою невиновность.
Игорь все ждал, когда ему принесут письмо от Лены и спросят, кто такая. Он уже тысячу раз отрепетировал, что будет говорить и как защищаться.
Но письма все не было и не было.
Лена и не собиралась ему писать. И в Ленинград она поехала не потому, что там жила, а исключительно по делу, а жила она в Москве и если и думала об Игоре, то как о еще одной победе в своей жизни. В любви она понимала и знала толк, ценила красивых мужчин, но ни одно увлечение не мешало ей трезво мыслить, она ждала мужчину, который избавит ее от житейских проблем, от необходимости зарабатывать грязные деньги продажей тела или совести или того и другого вместе.
О том, что произошло с Игорем, она, естественно, не знала, работодатели и не думали посвящать ее в такие подробности, они были заняты тем, что выискивали источник утечки информации. А Лена, с удовольствием вспоминая Игоря, тем не менее тоже была занята поисками богатого иностранца, ибо лишь среди них можно было найти надежную спокойную гавань, где можно спрятаться от житейских бурь и волнений.
Игоря под конвоем в наручниках неоднократно возили домой. Возили с несколькими целями: во-первых, оказать психологическое давление на него, воспоминания о прекрасной жизни на воле оказываются иной раз более действительным лекарством против молчания, чем самые жуткие пытки, во-вторых, следователь все еще не терял надежды отыскать хитроумный тайник, где прячется подпольная лаборатория.
Но все было тщетно: Игорь не выдавал Лену, а лаборатория так и не отыскалась, правда, нет худа без добра, Игорь сумел взять дома смену теплого и летнего белья, теплый свитер, рабочие брюки и сапоги.
Так что теперь он был соответствующе экипирован для дальней дороги в казенный дом.
Из суда его привезли в другое крыло тюрьмы, туда, где подбирались этапы в самые тяжелые и страшные лагеря, расположенные по берегам реки, до ближайшего из которых нужно было плыть сутки. Руководство этих лагерей было совершенно бесконтрольно, начальство даже летом не желало столько плыть, чтобы проинспектировать хоть один лагерь. А там, где бесконтрольность, там всегда беспредел.