Место полного исчезновения: Эндекит

Златкин Лев Борисович

После этого конвой натянул перед каждым рядом сидевших на грубых скамьях заключенных толстую стальную проволоку, на которую были нанизаны цепью наручники, и быстро и ловко сковали попарно всех заключенных. Теперь помимо того, что они скованы правая рука одного к левой руке соседа, оба были прочно прикреплены к стальной проволоке.

— А как спать в таком положении? — поинтересовался Игорь.

— Ты еще спать хочешь? — сыронизировал Моня. — Скажи спасибо, что одеться дали потеплее, а то воспаление легких было бы тебе обеспечено.

Конвоиры не только дали заключенным одеться, они категорически этого потребовали: рабы должны быть здоровы, чтобы было кому работать.

— Что-то нас маловато! — заметил Игорь. — Я имею у виду этап в этот лагерь.

— Таких этапов будет еще не один! — успокоил его Пан. — Мы навигацию

открываем, а кто ее закончит, один Бог знает. Лагерей много, убыль тоже огромная, так что…

— Освобождают много? — не понял Игорь.

Его слова вызвали бурный всплеск хохота.

— Бабуся освобождает! — заметил Моня. — Безглазая, с косой ходит и, в покрывале, чтобы раньше времени ее не рассмотрели. Смерть называется! Не знаешь такую?

И все сразу стало грустно. Теплый вечер располагал к мирной жизни, а тут смерть встряла в разговор.

— А спать будем в положении сидя, друг на друге! — сообщил Пан, удовлетворяя любопытство Игоря.

— Друг на друге не получится! — засмеялся Игорь, все еще не веря в то, что с ним происходило. — Вы же все к проволоке прикованы, друг на друга не ляжешь.

— Ты как-то однозначно понял! — усмехнулся Пан. — Друг на друге — это когда спят приткнувшись друг к другу: голова одного на плече у другого, а голова второго на плече первого.

— И можно спать в таком положении? — удивился Игорь.

— Когда спать хочешь, то заснешь в любом положении! — ответил Пан и сразу потерял интерес к Игорю.

Его тоскливый взгляд устремился к темному лесу, бесконечным морем разлившимся по обе стороны реки.

— Слушай, доцент, — внезапно встрепенулся Пан, — а в этих лесах болота есть?

— Обширные лесоболотные урочища! — обрадовался сразу Павлов. — Долгомошные, сфанговые, болотнотравянистые…

— Ясно, глохни! — оборвал доцента Пан. — У меня нет настроения слушать твою очередную лекцию. Загнул бы ты веселенькое, для души, спать веселее будет!

— Да что у меня в жизни-то было веселого? — задумался Павлов.

Пан достал из кармана пачку сигарет, выбрал одну помягче.

— Тогда я вам расскажу смешной случай, когда меня после одной из ходок отправили на условно-досрочное освобождение и определили работать на зообазу рабочим, медведей кормить. Животных бить нельзя! Никогда! Но иногда это просто необходимо. Жизненно. Потому что жизнь у нас одна! — Пан нервно закурил и продолжил: — Я только с медведями общался на зообазе. В основном, с медведями. Иногда люди встревали, правда, с ними не так интересно… — Пан нервно затянулся пару раз. — А медведи с малых лет рядом со мной. Их еще медвежатами привозили к нам или приносили охотники, медведицу ненароком застрелят, куда дите деть? Только к нам, куда же еще! Кто в лесу заблудился, иной раз медведица на пулю браконьера нарвется… Один из медвежат, Петька, так ко мне привязался, что ходил следом, как собачка. За папу держал, не иначе. Иль за мамку, палец мой сосать очень любил. Сосет, жмурится от счастья, а урчит так, что за десять метров услыхать можно… Вот однажды сосет он мой палец, а меня из конторы кличут: „Иваныч, к директору!“ А директор, скажу я вам, у нас был шибко нервный: „Стань передо мной, как лист перед травой!“ — одним словом. Я Петьке и говорю: „Отдай палец, продолжим после „ковра“!“ Это так на зообазе кабинет директора называли, вернее, вызов в кабинет директора, хотя там, в кабинете, никакого ковра и в помине не было, зато у директора дома все увешано коврами, может, от этого… А Петька сосет, мерзавец, и ухом не ведет. Хватка у него такая, что легче палец взять и отрезать, чем вытащить из его пасти. Ну, резать палец больно, да и ножа не было под рукой, так что сижу я возле медвежонка и думаю: „Нехай директор в другой раз вызывает!“ Но наш директор был упрямым, как будто всю жизнь с ослами водился. Секретарша опять выскакивает из конторы, бежит ко мне вихрем: что, мол, начальство нервируешь, не являешься перед светлыми очами? Я ей на Петьку показываю, а эта стерва не поняла ничего, да еще и смеется: кончай, говорит, дите грудью кормить. И убегает, так ничего и не уразумев. Я Петьку всякими хорошими словами убеждаю, про международное положение рассказываю, что по радио слышал, не слушает, стервец, а может, из-за своего урчания просто не слышит, но палец не отдает все равно. А я животных принципиально не обижал и никогда не бил. Через час сам директор соизволил показаться на крыльце конторы: вывалил

свой живот и пальчиком манит, подзывает. А я, естественно, чтобы не орать, кладу свой палец в рот, директору даю понять, что Петька палец не отдает. Директор намек по-своему понял, побагровел весь, рассвирепел, кричит: „Уволю!“ и грозно ножками по крыльцу затопал. Я понимаю, что увольнение для меня хана, сразу отправят обратно в лагерь на баланду, и кричу ему уже словами: к Петька палец сосет!» То ли из-за ветра, то ли потому, что наш директор не только тупой, но и глухой, он услышал мои слова частично, да и те понял в превратном смысле, а то и в падеже, и заорал: «Я на тебя в суд подам!» И подал, мерзавец! Сняли с меня условно-досрочное за оскорбление должностного лица при исполнении служебных обязанностей и обратно в лагерь отправили. Так что животных иногда бить просто необходимо. Жизненно…

Над его рассказом дружно посмеялись, но как-то невесело, скорее, по обязанности, старался человек, трудился, лепил по-честному.

— А Петька палец-то твой отдал когда? — спросил Моня.

— Стервец палец лишь через пару часов отдал, когда досыта насосался. Палец стал белый-белый и весь сморщенный, как новорожденный младенец, — завершил свой рассказ Панжев.

Пан сам растрогался от своих воспоминаний, причем так, что слеза скупым бриллиантом в глазу показалась.

И все понимали, что хотя ситуация и в самом деле была очень смешная, но последствия ее были трагическими, все рвутся на условно-досрочное освобождение, а глотнув воли, возвращаться обратно в лагерь досиживать весь срок до последнего дня, потому что во второй раз никто твои бумаги и рассматривать не будет, настоящая трагедия. И каждый переживал, будто это случилось с ним.

Игорь напрасно беспокоился о том, что будет трудно заснуть в столь неудобном положении. День, проведенный на свежем воздухе, настолько насытил организм кислородом, что не успела пасть ночь на реку, как все заключенные уже спали, правда, кто как: кто действительно, как и говорил Пан, друг на друге, а кто и просто сидя, опустив на грудь буйную головушку, поминутно дергаясь, как только она начинала падать вниз.

И никакие сны не тревожили крепкий сон…

Рано утром, в шесть часов, резкие свистки и крики охраны разбудили заключенных.

— Не рановато ли? — спросонья спросил Игорь, поеживаясь от свежего утреннего воздуха. — Или уже лагерь на горизонте?

— До лагеря еще пару часов плыть, — зевая, ответил Пан, — а ты привыкай вставать теперь рано. Будешь «жаворонком» даже в полярную ночь.

— Рано вставать мне не привыкать, — ответил Игорь, — как и поздно ложиться. Мне достаточно пяти часов. Скажи, лагерь с реки видно?

— А куда он денется? — усмехнулся Пан. — Я здесь не тянул срок, не канал! Но люди говорят, что видно. Нашел, о чем думать! — добавил он презрительно. — Насмотришься за десять лет. Все они одинаково выглядят: сплошной забор да колючая проволока, да по бокам вышки с часовыми. Чуть лучше, чуть хуже, но все одно. Как это Костыль врал?.. А! «Место полного исчезновения»!

— Лес пилять будем? — грустно усмехнулся Игорь.

— А ты бы золотишко хотел мыть? — усмехнулся Моня. — Так там тонны породы надо перелопатить, чтобы крупинку золота намыть или добыть.

Павлов не мог остаться в стороне от разговора.

— А в районе Баргузина золото добывали еще с середины прошлого века, как и в соседней Ленской области. Много сотен квадратных километров на север и северо-запад золотосодержащих пород, до полноводной Лены и ее притока Витима.

Вечерняя процедура повторилась с точностью до наоборот. Сначала заключенных освободили от кандалов, и они с наслаждением стали растирать онемевшие запястья, кисти рук, а некоторые растирали руки до самых плеч. Затем, также пятерками, заключенных водили в гальюн. А на завтрак им, как и на давешний обед, принесли большой бак с водой.

Из трюмов с огромными предосторожностями вывели несколько заключенных, которые отнесли в гальюн штук двадцать металлических параш, доверху наполненных продуктами жизнедеятельности опасных заключенных.

Одну из «параш» до гальюна не донесли, а якобы случайно вывалили за борт баржи прямо в воду реки, чьи полупрозрачные воды покорно приняли в себя экскременты.

Но Игорь, который пристально наблюдал, ему было все интересно, за действиями «шестерок», мог поклясться, что из большой металлической емкости параши в воду вылетело человеческое тело, голое и безжизненное.