Место полного исчезновения: Эндекит
Шрифт:
— Немцы говорят, что „то, что знают двое, знает свинья!“ — заметил Игорь.
— А то! — подхватил сразу Моня. — Особливо, если один из этих двух нажрется, как свинья, вот он и поделится.
— Меньше знаешь — больше жить будешь! — усмехнулся и Хрупкий.
За последнее время он уже стал понемногу отходить от страшных побоев, которым его подвергли в день прибытия в колонию. Улыбаться начал.
— „У короткого ума — длинный язык!“ — вступил и Игорь. — А еще говорят, что „люди ни над чем так мало не властны, как над языком своим“.
— Во! — удовлетворенно заявил Пан, доставая железную
— Трактуют однозначно? — спросил Костыль.
— Не знаю, кого как „трактуют“, — со значением ответил Пан, — но кружку все выносят из барака для того, чтобы выпить самогону или водки. „Мочай“ и в бараке можно выпить из титана.
„Мочаем“ называли в зоне ту бурду, которую приносили в титане, сваренную то ли из ячменя, то ли из листа брусники. Пить это можно было только в пустыне, когда организм уже обезвожен. Но ведь пили и в бараке. Из чего следует заключить, что в жизни все относительно: если позабыть вкус настоящего кофе, то сойдет и ячменный.
Он по каким-то своим, известным только ему соображениям наливал каждому в кружку столько, сколько тот, по его мнению, заслуживал.
Игорь заслуживал двухсот граммов, которые он и выпил с превеликим удовольствием, думая занюхать рукавом, но Пан предусмотрительно уже держал наготове мисочку с моченой морошкой. После „клюковки“ закусить моченой морошкой, лучше не придумаешь.
— Ништяк житуха! — одобрил Игорь, отдавая кружку.
— Не „коси“ под блатного! — оборвал его Пан. — Туда ворота широкие, сам не заметишь, как там окажешься. А вот обратно-то калиточка настолько узенькая, что и один ножичек перекрывает.
— Я не ищу поддержки блатных! — не согласился Игорь. — Мне уже не раз делали предложения выпить водочки и потрахать мальчика.
— А почему делают такие предложения? — спросил его Пан. — Ты хотя бы себе это уяснил? Почему не делают такие предложения, например, мне? Я — вор! Мне не делают, ты — фраер, с их точки зрения, а тебе делают. Почему?
— Я не знаю, — пьяно мотнул головой Игорь, — и не хочу знать. Кирюховаться с ними я не собираюсь, а остальное меня не интересует.
— А напрасно! — внушал Пан, наливая сто грамм Моне. — Они считают, что ты — уже почти что ихний. Ты сдал Горбаня тем, что быстро раскрутил его на „сознанку“. Мог бы и промолчать. Тогда Горбаня увезли бы из зоны, и, может быть, он остался бы жив.
Игорь усмехнулся и пробормотал:
Начнем, — сказала птичка. — Запомни мой совет: Жалеть о том не надо, Чего уж больше нет.— Вот для того, чтобы не жалеть, — заметил ворчливо Пан, — ты и должен взвешивать каждое свое слово здесь.
Игорь еще тише прошептал:
Развязность языка сама себя корит, Рождает сотни бед, несчастий и обид.— Студентом тебя напрасно назвали! — заметил Костыль. —
Пан налил и ему сто грамм.
— Поэт, не поэт, — заметил он, протягивая Костылю кружку, — а хорошо там, где нас нет! Вот, тоже заговорил стихами. Прилипчивая зараза!
— Главное, проснуться утром живым! — пьяно заметил Игорь. — Меня после того побоища часто стали посещать такие мысли. Что если, действительно, убийца живет в нашем бараке?
— Лучше не думать об этом! — заметил Хрупкий. — Это все равно, что жить на мине и думать, рванет, не рванет.
— О! — оживился Пан. — Хотите, анекдот расскажу?
— Гони, Пан! — сразу согласился Костыль, передавая ему пустую кружку. — Я анекдоты очень люблю.
Но Пан, прежде чем приступить к анекдотам, налил себе грамм сто пятьдесят и выпил, не закусывая.
— А мне? — обиделся Хрупкий — Петя Весовщиков. — Я что, рыжий?
— Нет, но тебе желудок беречь надо! — назидательно сказал Пан.
Но, подумав немного, налил грамм пятьдесят и Весовщикову.
— Ладно, пригуби! — сказал он. — Только обязательно закуси. А я буду рассказывать. Однажды объявили конкурс на лучший хулиганский костюм, в котором все должны были явиться на бал. Выпендривались, кто во что горазд: один пришел даже с голым задом, но в английском костюме. Но первый приз получила молодая очаровательная девушка, явившаяся на бал в строгом черном платье, закрытом, как у монашки. Единственное, что отличало ее от монашки, был нарисованный на платье нотный стан со звукорядом, в котором отсутствовала всего одна нота.
Пан сделал затяжную паузу. Костыль, естественно, „купился“ и встрял:
— Ну и что же в этом было хулиганского?
— Отсутствовала нота „ми“! — тянул „кота за хвост“ Пан.
— Ну и что? — упрямо гнул Костыль. — Хулиганского-то что в этой ноте?
— Когда молодая красивая девушка сообщает всем собравшимся на бал, что „ми“ нет, то это о чем-то говорит! — довольно закончил Пан.
Игорь, знавший этот „с бородой“ анекдот, вежливо посмеялся, а Костыль все думал и думал, впрочем, как и Моня с Хрупким.
Наконец до Мони дошел смысл анекдота, и он оглушительно захохотал.
— Ну так бы сразу и сказал, что она предлагает всем минет! — заключил он.
Тут только и захохотал Костыль.
Не смеялся один лишь Петя Весовщиков. Сивуха прожгла ему поврежденный желудок, и он сидел в великом напряжении, боясь сделать рискованный жест, пока боль не отпустила. Ну, а тогда смеяться было уже поздно.
На его счастье, все были заняты разгадкой анекдота и не обратили внимания на его вытянутое от боли лицо. А то ему крепко попало бы за непослушание старшим.
Пан встряхнул остатки сивухи-„клюковки“ в бутылке из-под шампанского и задумчиво произнес:
— А это мне на ночное дежурство!
Никто не посмел возразить. Хозяин — барин! И так щедро угостил.
— Спать-то ночью разрешается? — поинтересовался Игорь Васильев.
— Официально нам разрешается только умирать! — усмехнулся Пан. — Всю ночь продежурить, конечно, сил уже нет. Прикорнешь малость часа на четыре, не больше. Хватает. Остальное можно в бараке добрать.
— Днем не так страшно! — заметил Моня. — А нам ночью в бараке спать…