Место полного исчезновения: Эндекит
Шрифт:
Но Игоря „грел“ больше другой след, более логический: убийца один и тот же — кто и уголовников порешил, и теперь устраняет нежелательных свидетелей.
Теперь он ни капли не сомневался, что точно слышал шорох, человека, подслушивающего откровения Пана. Видно, Пан, действительно, подошел очень близко к разгадке убийства пятерых авторитетов и блатных, что так испугал убийцу.
„Но почему он стал убивать и слушателей Пана? — думал Игорь. — Или решил, что Пан мог дать ключ к разгадке?“
Идея была интересная, и Игорь стал думать, что же может подтолкнуть его к разгадке?
Думал,
Васю, похоже, это мало волновало. Потому что он сиял своей пышущей здоровьем физиономией и если и думал о чем-то, то лишь о какой-нибудь женщине в поселке. Скорее всего о новой учительнице, присланной по разнарядке в этакую глушь обучать сразу всех детей, по причине их малочисленности.
Вася устроил дежурному форменный допрос, кто мог иметь доступ к ключам?
Дежурный клялся своим партбилетом и божился по-привычке, что ключи все находятся под пристальным наблюдением, и он, когда выдает даже ключи от кабинетов владельцам, всегда записывает, когда и во сколько ключи получены назад. А шнырю Котову он самолично отпирает двери, чтобы он убирался под его бдительным присмотром.
Игорю показалось, что дежурный врет, но причину его вранья не смог себе объяснить. Вася если и понял эту причину, то Игорю ничего не сказал и ушел, не попрощавшись.
Васильев тоже не счел нужным возвращаться перед светлые очи Дарзиньша и, покинув „крикушник“, отправился в барак, гудевший от обсуждения очередного убийства.
Но у многих было написано на лице полнейшее равнодушие к жизни. Они и жили так, по инерции. Что хорошего ожидало их по выходе на волю, даже с чистой совестью? Вечное недоверие и подозрение, пренебрежение к их нуждам и предоставление только такой работы, от которой все отказываются.
Или опять старая компания и новый срок.
А из строгого был лишь один путь: вверх на север, вниз по течению реки и жизни, в особо строгий режим, каторжный, „полосатый“, где ты уже не человек, а только опасный рецидивист, которого можно ломать и прессовать любыми способами. Невидимое клеймо каторжника жжет тебя и превращает поистине в зверя.
Желая исправить, система еще больше ломает и портит, мастерски превращая обычного хулигана-шпану в матерого и беспощадного „волка“.
К Игорю подошел „шестерка“ из соседнего барака. Игорь видел его в столовой, но не был даже знаком, знал только, что он шустрит на „смотрящего“.
— Канай, Студент на „толковище!“ — сказал он. — Авторитеты тянут.
— Зовут, надо идти! — охотно откликнулся Игорь.
„Вряд ли они меня кличут, чтобы убить! — разумно рассудил Игорь. — Они всегда это могут сделать, не объясняя причин“.
В углу соседнего барака было создано подобие человеческого уюта, явно выбивающегося из правил внутреннего распорядка, но администрация, видно, закрывала на такое нарушение глаза, исходя из высших соображений.
Авторитеты и блатные сидели тесным кружком на двух стоящих рядом кроватях, покрытых цветастыми покрывалами „под бархат“, и пили из литровой банки чифирь, черную, как деготь, жидкость, попыхивающую парком, бережно передавая из рук в руки банку.
— Садись, Студент, — пригласил „смотрящий“, и все остальные сразу же потеснились,
„Раз угощают, значит, разговор будет деловой! — решил Игорь. — Отказываться не следует, хотя пить на ночь чифирь — это значит плохо спать всю ночь“.
— Кто же откажется от угощения? — улыбнулся он открыто и безо всякого страха. — Если ничем за это платить не надо.
Он достаточно ясно намекнул „смотрящему“, что своими принципами поступаться не намерен и работать на него не собирается.
— Помочь нам и в твоих интересах! — усмехнулся „смотрящий“. — Пей пока!
Игорю тут же подошла очередь, ему вручили горячую банку с чифирем, которую трудно было долго держать в руках. Он отхлебнул черную жидкость, ощутив уже знакомый кисловато-терпкий привкус вываренного чая, и поспешно передал банку сидящему рядом авторитету.
Банка несколько раз прошла по кругу блатных, включая и Игоря, и пока она не опустела, все были преисполнены благостного молчания, ловили „кайф“.
Опустевшую банку убрали, „авторы“ задымили „косячками“ травки, в основном, анашу курили, и вот только теперь и можно было затевать серьезный разговор.
— Твои интересы в том, Студент, — продолжил „смотрящий“, — что ты был в котельной с Паном и следующим трупом можешь стать ты. Согласен?
— Согласен! — помрачнел Игорь.
„Почему это их заинтересовала смерть фраеров и приблатненных? — подумал Игорь. — Может, тоже догадываются, как и я, что убийца один и тот же?“
И, словно подслушав его мысли, „смотрящий“ заметил:
— Мы с братвой посоветовались и решили, что „козел“, который вашу „семью“ „мочит“, тот же самый, что и наших „корешей“ порезал. Падла буду!
— Я не считаю Корчагина виновным! — сразу же предупредил Васильев, чтобы избежать повторения ситуации, когда он невольно оказался пособником убийц Горбаня. — Его взяли, в основном, потому что надо кого-то схватить, чтобы всегда был под рукой „козел отпущения“.
— Мы его тоже не держим за „мочилу“, — согласился с Игорем „смотрящий“. — Кличка Мочила Деревенская дана в насмешку над фраером. Влипнуть из-за бабы! Для мужика настоящего нет ничего более унизительного. Какие у тебя догадки есть? — спросил он так, что отказать ему в подобной информации было просто невозможно.
— Пока я знаю лишь одно: убийца из нашего барака! — заявил твердо Игорь. — Мне еще Горбань намекнул об этом. Но почему-то он не захотел говорить, кто там был, кого он видел. Держал про запас. Но почему?
— Поторговаться решил! — сказал „смотрящий“. — Ты за него не переживай! Баня заслужил то, что заслужил. Жил смешно, умер страшно! — добавил он с ударением на последней букве. — Ты лучше расскажи, чем мы можем тебе помочь?
— Дать команду, чтобы люди заговорили! — честно признался в своих трудностях Игорь. — Круговая порука, конечно, хороша при борьбе с администрацией, но она на руку убийце. Как он ни работает профессионально, ошибки всегда, хоть и мелкие, должны быть, не невидимка же он в конце концов. Следовательно, должны быть и свидетели. Позиция „ничего не видел, ничего не слышал, ничего никому не скажу“ хороша только в песенке.