Место полного исчезновения: Эндекит

Златкин Лев Борисович

— „Пресс-хату“ устроить начальничку все же не помешало бы! — жестко сказал Вазген. — Равновесие сил опасно!

— Беспредел опаснее! — напомнил „смотрящий“. — По нашим законам беспредел умаляет авторитет той стороны, которая его начала. И так Ступа безо всякого на то основания допустил беспредел в наказании „крысятника“, пойманного с поличным, кисть руки ему отрубил механическим резаком.

— Умер? — спросил Вазген, сразу же заинтересовавшись.

— Пока еще нет, — ответил „смотрящий“, — но скоро умрет, я

думаю.

— Ступа себя за авторитета поставил? — удивился Вазген. — Когда „сухарь“ залупается, ему сносят башку. Кто этого „шестерку“ за авторитета принял? — жестко спросил он.

— Полковник! — пояснил „смотрящий“. — Я сомневался, но он мне сказал, что у него есть „объективка“.

— А Полковника „замочили“! — задумался Вазген. — Ништяк! Не будем праздник портить. Со Ступой разберемся позже. Арик! — позвал он Матевосяна. — Расскажи „кентам“, как ты в Западной Германии срок канал!

Это сообщение вызвало гул одобрения. Каждому захотелось послушать, как содержат заключенных в других странах.

— Это — сказка! — начал свой рассказ Матевосян, сразу же вызвав этим мощный хохот у братвы. — Клянусь, э! У каждого была своя комната, а дверь запиралась там не снаружи, а изнутри. Хочешь общаться, общаешься, не хочешь никого видеть, запрись и читай книгу или газету, или слушай радио. Телевизор в гостиной, а таких гостиных несколько. Надоела одна тусовка, идешь к другой. В столовой дают кусок мяса величиной с тарелку или целую куриную ногу. И не такую, как у нас, от синей курицы, умершей в глубокой старости, а толстенькую и беленькую, как у четырнадцатилетней девочки…

— У нас тоже кур навезли! — сообщил блатной, работающий на кухне. — Но их нам приказано только варить…

— Еще раз прервешь, язык в жопу засуну! — пообещал Арик обиженно. — Гарнира дают сколько хочешь, овощи и фрукты каждый день. Никакой „шрапнели“.

— И такая благодать для любой „масти“? — спросил, не выдержав, еще один из братвы. — Хоть денек бы пожить так!

— Скучно! — презрительно сказал Вазген. — Я в Лефортово сидел в двухместной камере, так через неделю попросился обратно в Бутырку, где на двадцать посадочных мест тридцать пять человек. Захотелось большой братвы. Уважения там для нашей „масти“ побольше.

— Так там лучше! — возразил Арик. — Любая тусовка к твоим услугам.

— И шастать можно куда хочешь? — не поверил Ступа. — Параша это!

Вазген сурово посмотрел на Ступу.

— Твой номер „восемь“, когда нужно, спросим! — сказал он грубо.

Ступа и остальные блатные опешили. „Князь“ не имел права так говорить с авторитетами, „авторы“ — элита уголовного мира и опора самого „князя“ в зоне.

Арик, не участвовавший в разговоре Вазгена со „смотрящим“, решил сгладить неловкую паузу, возникшую в компании.

— Мне там рассказали фантастическую историю, что в Штатах вообще не будут сажать, а будут лечить

таблетками, — восхищенно рассказывал он. — Выпил пару таблеток, и ты уже исправился и остаешься на свободе с чистой совестью.

— Параша все это! — зло и упрямо возразил Ступа.

Арик растерянно посмотрел на Вазгена. Это был уже вызов со стороны Ступы. Особенно после предупреждения, сделанного „князем“.

— На „разборку“ нарываешься, Ступа? — тихо спросил Вазген.

Но в наступившей тишине его шепот прозвучал громче крика.

— Меня никто не лишал права голоса! — упрямо гнул свое Ступа.

— А кто тебе давал право голоса? — так же тихо спросил Вазген. — Может, скажешь, на какой сходке тебя возвели в авторитеты?

— Полковник мне об этом сказал! — ответил упрямо Ступа.

— „На мертвых не ссылайся“! — предупредил Вазген. — Кто тебя возводил на пьедестал? Назови хоть одного авторитета, „вора в законе“. Ты — самозванец!

— Человек ниоткуда! — поддержал „князя“ Арик.

— А кто тебе дал право пускать кровь? — спросил Вазген.

Он сделал заранее обусловленный знак своим двум убийцам-„торпедам“, и те мигом скрутили Ступу.

Вазген решил задействовать свое новое окружение и „спаять“ их единой жертвой.

— Что будем делать с этим „сухарем“? — спросил Вазген.

— „Мочить“! — сразу же поддержал Арик.

— Снести ему голову! — добавил другой.

— Перевести его из разряда „неприкосновенных“ в „неприкасаемые“! — предложил третий.

Это предложение пришлось по вкусу „князю“.

— Чистоту своих рядов надо поддерживать суровыми методами! — сказал он довольно. — Нельзя, чтобы „фраера“ становились „ворами в законе“ по своему желанию или за деньги. Заслужить надо сначала.

И даже противник беспредела „смотрящий“ не выступил против, решив судьбу Ступы словами Антона Павловича Чехова:

„Тля ест траву, ржа — железо, а лжа — душу“.

Душу свою, положим, Ступа сгубил уже давно, но такие мелочи никого не интересовали. Привычно с него сорвали штаны и изнасиловали всем „колхозом“, когда каждый старается трахнуть приговоренного несколько раз по кругу.

Из завязанного рта Ступы вырывался дикий рык ненависти. Он пытался произнести какие-то угрозы, которых никто и не слышал, потому что кляп был сделан мастерски.

В барак, где гуляли уголовники, ворвался один из „солдат“, стоявших на „шухере“.

— Контролеры к бараку направляются! — крикнул он. — Какая-то сука успела настучать!

Вазген дал знак своим „торпедам“.

— „Гаси“ „опущенного“!

Это был древний знак, которым еще на арене древнеримских цирков побежденного гладиатора приговаривали к смерти: сжатый кулак с отставленным большим пальцем, неумолимо смотрящий вниз, по направлению к аду.

Ступе тут же накинули ремень на шею и мгновенно задушили.