Место
Шрифт:
— Где отец? — спросила Маша.
— Не твое дело, — крикнула Рита Михайловна, — я ведь тебе запретила показываться на даче.
— Где отец? — снова повторила Маша.
— Он болен, — уже потише сказала Рита Михайловна, — но разве тебя это интересует?
— Да ты не слушай эту сталинскую стерву, — грубо крикнул Коля. — Он на террасе. — И вместе с Машей они проскочили внутрь дома.
— Пойдемте, — отирая заблестевшие слезы, шепнула мне Рита Михайловна, — может, вам удастся повлиять на Колю.
Мы поспешили следом. Журналист, как и прежде, сидел в кресле. Разморенный коньячком, он, кажется, задремал и вот теперь
— Отец, — говорила Маша, — Сашу Иванова, помнишь, того, кто делал на диспуте доклад, обвиняют в хулиганских действиях… Но ведь это не он тебя ударил, он просто спорил с тобой…
— Ну что ты хочешь, Маша? — вяло, еще не оправившись от сна, спросил журналист.
— Ты должен официально написать, что он не совершил против тебя никакого хулиганства.
— Ты ведь не глупая девушка, Маша, — сказал журналист. — Вспомни тему его доклада, тут ведь все гораздо серьезнее.
— Напишешь или не напишешь? — резко перебила она.
— Ну хорошо, напишу, — испуганно как-то сказал журналист.
— Ничего ты не напишешь, — вмешалась Рита Михайловна. — Еще чего недоставало. И перестань, Маша, тиранить больного отца. Как тебе не стыдно. Ты, Маша, издеваешься над родными тебе людьми ради какого-то чужого типа, замешанного в антисоветских делишках.
— Он мне не чужой, — крикнула Маша, — это мой жених… Вы мне чужие…
Меня обдало жаром. Значит, Маша его любит, значит, снова соперник и снова из пострадавших. Но четких мыслей у меня в тот момент не было, ибо далее все пошло клочками.
— Не желаю вас больше знать, — крикнула Маша.
— Маша, — пытался подняться из кресла журналист, но у него, очевидно от волнения, отнялась больная левая нога, которой он безуспешно скользил по полу. — Маша, я ведь согласен.
— Ничего ты не напишешь, — снова крикнула Рита Михайловна, — пусть уходит… Слишком она разжирела на отцовские денежки…
— Плевать на ваши иудины деньги, — крикнул Коля, — отец называется… Людей закладывал… Эта дача на чекистские деньги построена… Сталинские сволочи… Я с тобой, Маша… Все… Навсегда…— И, взявшись за руки, оба чрезвычайно в гневе похожие лицом, брат и сестра выбежали из дачной калитки.
— Вы за Колей, — вытаращив от волнения как-то по-рачьи глаза, шепнула мне Рита Михайловна, — не упускайте его, прошу вас…
Я выбежал следом. Брат и сестра торопливо шли по тропке вдоль дачных заборов к автобусу. Я догнал их.
— Ты с нами, Гоша, — сказал Коля, — так я и знал… Здесь не может находиться порядочный человек. Мой отец платный стукач, я в том убедился. Мне кажется, он что-то замышляет и против Щусева.
Я остановился в волнении:
— Откуда ты это взял?
— У меня предположение… Отец одно время ведь был с ним довольно тесно связан… Деньги посылал… Собственно, благодаря отцу я и познакомился. Но теперь я понял, что отец попросту чекистский шпион. Ты обязательно поставь об этом Щусева в известность.
— Хорошо, — сказал я, пытаясь замять опасный разговор.
Всю дорогу брат и сестра горячо (даже излишне горячо) доказывали друг другу, как хорошо им будет вдвоем и как правильно они сделали, что порвали с подобными родителями.
— Снимем комнату, — говорил Коля, — я буду работать. Я давно хотел идти на завод, жить своим трудом. Вот, Гоша все время один, без чужой помощи, живет, и как хорошо. Он знает, чего хочет, у него есть цель…
При этих
— Напрасно ты, Маша, так о наших, — сказал Коля, — ты видишь лишь отдельные недостатки, но не видишь цель. А ведь она святая и истинно русская.
— Глупышка ты еще, Коля, — ласково, но настойчиво сказала Маша.
На это Коля притих и замкнулся. Исходя из всего я понял, что подобный разговор между ними не первый и, более того, между ними бывали разговоры и пожестче. Таким образом я понял, что в обществе имени Троицкого, куда мы безусловно ехали, Коля будет вести себя по меньшей мере настороженно.
Русское национальное общество по борьбе с антисемитизмом имени профессора Троицкого (очередная компания, подумал я, сколько их уже прошло передо мной за время моей политической активности) помещалось в однокомнатной квартире в одном из новых, отдаленных и пока неблагоустроенных районов Москвы. Дома эти стояли кучкой среди захламленного пустыря. «Жилмассив» — так и называлась трамвайная остановка, от которой пешком было еще километра полтора-два по пыльной, с колдобинами и рытвинами, дороге. «Наверное, в дождь здесь все развозит, — подумал я, — не пройти, не проехать». Мы вошли в один из подъездов, где еще пахло свежей покраской и цементом, поднялись на седьмой этаж пешком (лифт существовал, но стоял на приколе), и Маша позвонила у одной из дверей. (Единственной на лестничной площадке, перед которой не лежало тряпки или резинового коврика, чтобы вытирать ноги.) Открыл нам высокий, костлявый молодой человек крайне нечистоплотного вида, с добрыми голубыми глазами, которые постоянно как бы извинялись и просили о чем-то, глядя на собеседника.
— Анненков Иван Александрович, — торопливо как-то представился он, словно боясь, что мы его заподозрим в невежливости. И при этом улыбнулся, обнажив бескровные десны.
— Это, Ваня, мой брат Николай, — сказала Маша.
— Очень приятно, — сказал Анненков и, несколько изогнувшись в спине, пожал Коле руку.
Вежливость его была искренняя, но, учитывая нашу с Колей настороженность и холодок, она выглядела как подобострастие. И вообще, человек искренне добрый и вежливый на фоне современной замкнутости, иронии и личного достоинства невольно выглядит униженным и чуть ли не лакеем. Подумав так, я почувствовал неловкость, и когда Маша представила меня как своего знакомого, отчего мне стало крайне хорошо, то, чтоб хоть чем-нибудь отплатить за вежливость Анненкова и при этом скрыть неприятное ощущение от холодного, бескровного и костяного рукопожатия хозяина, я сказал: