Метаморфозы Уклейкина или быть Добру!..
Шрифт:
Во всё время ценного инструктажа, детали которого Уклейкин пытался аккуратно складывать в ячейки своей памяти, до селе рассеянный от бурных перипетий вечера хаотично блуждающий взгляд его, вновь сфокусировался на исписанных за вдохновенные сутки лисах бумаги, и, Володя, словно ребенок потерявший конфету и вот-вот было готовый расплакаться, но тут же найдя её, мгновенно обрадовался, как чуть ранее Шурупов, хотя и по совершенно иной причине: он, возможно впервые в жизни, всем существом своим ощутил дуновение некой одновременно снизошедшей со всех сторон благодати, невидимая материя которой, чудотворным образом согревала сердце и проясняла разум, отчего ему стало, наконец, необыкновенно легко и он вновь улыбнулся, искренне поблагодарив Петровича:
– Спасибо, тебе, дядя Вася, за всё...
– Гм... спасибо не булькает, - взаимно
– Ой. Извини, дядя Вася, что сам не догадался: бери на здоровье, я уж и смотреть в эту сторону не могу, все не приятности по жизни у меня от этого алкоголя, - с радостью передал он Шурупову предметы искушения.
– Вот! Это уже речи не мальчика, но мужа - уважаю, глядишь так постепенно и настоящим человеком станешь, - по-стариковски, ласково похвалил ветеран соседа.
– Будет тебе, - смутился Уклейкин, - лучше скажи - ты случайно, не видел мой сотовый - вторые сутки не могу найти... он же редакторский - меня Сатановский за него убьёт...
– Нет, Володенька, не видал. Ты его, небось, на свадьбе посеял или свистнул кто, забудь лучше: теперь уж не вернут, пиши - пропало, не то время, - опытно констатировал Василий Петрович, нежно забирая посуду и вежливо пятясь к двери.
– Вот раньше другое дело. Помню, лет тридцать тому, играли как-то с мужиками в домино - дело обычное - мы в нашем дворе всегда по вечерам собирались после работы, что б малость развеется. Понятное дело - немного портвейшку с устатку - всё, как всегда: чин чином... ну, и чего-то разошлись на Хрущёве, мол, был культ личности или он его специально раздул, что б всех собак на Виссарионыча повесить: так почитай до ночи и проспорили - благо пятница была; и развезло меня, Володька, как пацана в зюзю - утром еле очухиваюсь прям как ты давеча, а лопатника - нет... ну думаю, всё кранты - потерял или подрезали... а там, блин, получка... И вдруг, ты только представь! стук в дверь и входит Кузьма Козявкин - дворник наш, в одной руке мой кошель, а в другой - авоська, а в ней - ты не поверишь - две бутылки "Памира" и говорит: "Ты, Петрович, меня извини, что я у тебя трёшницу без спроса одолжил, но как увидал, когда двор мёл, что твой бумажник со Сталиным под столом в пыли валяется так сразу и решил - не иначе гульнул вчерась наш фронтовик - надобно перво-наперво похмелить..." Вот какие, Володенька, прежде люди были: последнюю рубаху с себя сорвут, а чужую трудовую копейку не возьмут. Я ему тогда от всего сердца червонец подарил, когда мы портвейн прикончили... так-то...
– Занятно... теперь действительно такие поступки редкость, - ещё вежливей согласился Володя, терпеливо дожидаясь ухода соседа и стараясь не проронить лишнего слова, справедливо опасаясь, что Шурупов за него зацепится и расскажет очередную историю своей бурной жизни, коих у него было нескончаемое множество.
– Да, - вдруг остановился на пороге Шурупов, - а что это ты тут понаписал-то?
– Неужто и в правду рассказ какой-нибудь или чего другое?
– Так... кое-какие записи... для себя...
– неуклюже пытался скрыть смущение Уклейкин, - потом как-нибудь расскажу... возможно.
– Ну-ну...- хитро покивал головой дядя Вася, - если чего надо - стучись, не стесняйся, я один хрен толком не сплю - старость - не радость... эх-хе-хе...
– пробормотал он, пересёкши, наконец, вместе с дырявыми тапочками порог комнаты, неспешно растворяясь в пространстве.
Оставшись один, Уклейкин, было вновь взялся за заветную гелиевою ручку и уже почти коснулся листа бумаги с прерванным вышеописанными событиями предложением, но случайно остановив взгляд на новой повестке с огромной свинцового, как его кровоподтёк, цвета печати, задумался и нервно закурил. Мысли его, потеряв, чудодейственным образом приобретённые свежесть и последовательность вновь спутались: ссора с участковым, а главное - неотвратимость явки к следователю по совершенно непонятному делу опять расшатали его едва обретённое душевное равновесие, а от вдохновения ни осталось и следа.
В голове его в очередной раз за короткий отрезок времени творилась форменная абракадабра. И всё-таки, пытаясь хоть как-нибудь проанализировать произошедшее, он в итоге поймал себя на крайне прискорбной мысли: ни угрозы участкового, ни даже возможные неприятности от предстоящего
Но что же явилось той неосязаемой, спасительной нитью, удержавшей его и подобным ему людей от скатывания в безвозвратную бездну пошлости и ложных ценностей? Безусловно - одной из точек опоры были его родители. Повторимся чуть подробнее. Володя был поздним и единственным ребёнком семье, и когда - сначала отец, а через год и мать - волей рока покинули этот мир ("лихие" 90-е слепой, безжалостной перестроечной косой, прошлись по тому поколению, лишив его одновременно материальной основы и смысловых ориентиров жизни), он семнадцати лет отроду остался один на один с бесконечно огромной Вселенной; но, слава Богу, родители всё-таки успели воспитать его подобающем образом, что и явилось, в конечном счёте, спасительным кругом. Конечно, Володя не остался совсем один - дальние родственники всячески опекали его, школьные товарищи и учителя - помогали, а не безызвестный уже Василий Петрович Шурупов, будучи соседом по коммунальной квартире, а главное - крайне порядочным и совестливым человеком и вовсе стал ему чуть ли не дедом. (Но при всей благодарности к подобным людям за проявленные участие и не равнодушие к не своей судьбе они никогда не заменят той подлинной, на уровне инстинкта любви, которая неповторимым теплом пронзая души и сердца благоговейно исходит от родителей к детям и обратно до конца дней их.)
И Василий Петрович, говоря участковому о том, что Володя, несмотря на некоторую вспыльчивость характера почти всегда свойственную даже относительно молодым людям, в отличие от подавляющего большинства более молодых своих сверстников свято хранил и, как мог, руководствовался теми немногими, но цементирующими личность и общества библейские табу, благодаря которым во многом хрупкий человеческий мир ещё не превратился в свою противоположность, - ни на грамм не покривил душой.
Отец Володи - инженер-конструктор одного из закрытых НИИ - привил сыну понятия чести, уважения к себе и окружающим, честность и принципиальность, разумную твёрдость и последовательности в делах. Мама же - учитель русского языка средней школы, (в тайне и не безосновательно лелеявшая надежду о том, что сын обретёт успех и на литературном поприще) - как, впрочем, и абсолютное большинство матерей - усердно втолковывала ребёнку, что надо быть вежливым и мягким, стараться не впутываться в неприглядные истории, чтить старших и не прекословить им, и вообще быть крайне осторожным в жизни, так как, любая ошибка стоит очень дорого.
И, видимо, от того, что отец умер годом раньше супруги, а до этой трагедии - частые командировки отрывали его от семьи и не давали возможности плотнее общаться с сыном и, следовательно, мать вольно и невольно находилась гораздо чаще с Володенькой, - Уклейкин, в итоге, в некоторой большей степени впитал в себя её, женский взгляд на мир, нежели мужской - отца. Хотя, кто знает... что или кто подталкивает нас в роковую минуту к поступку или проступку, которые порой бесповоротно определяют всю дальнейшую судьбу, и исправить оную уже не представятся почти никакой возможности...
Таким образом, благодаря привитой родителями должной культуре поведения, - в целом, Уклейкин был достаточно осмотрителен и старался отдавать себя отчёт о последствиях своих поступков, прежде чем их совершить, за относительно редкими, сродни развязанной им драки на Серёгиной свадьбе исключениями.
Но сегодня, душа Володи истерзанная последними передрягами и постоянным внутренними пустотой и одиночеством, как и накануне, когда перед долгожданным творческим рассветом, всё более укреплялась в правильности сделанного тогда, возможно, единственно верного выбора, о сути и тем более деталях которого, её земной хозяин пока не знал ничего определённого, но уже подсознательно чувствовал, ведомый судьбой своей в непроницаемое будущее.