Метаморфозы
Шрифт:
Тогда я, побуждаемый своим прирождённым любопытством и желая обнаружить причину совершавшегося, начинаю:
– Этот ремень, предназначавшийся тобой для бичевания, я скорей изрежу и разорву в клочки, чем прикоснусь им к твоей коже. Но расскажи: что за поступок твой превратность судьбы обратила затем мне на гибель? Клянусь тебе твоей драгоценнейшей для меня головой, я не могу поверить никому и даже тебе, – если бы ты стала это утверждать, – будто ты задумала что бы, то ни было мне во вред. К тому же случайность, даже если она оказалась враждебной, не может невинному замыслу придать вины.
Окончив эту речь, глаза Фотиды, увлажнённые и трепетные, томные от близкого вожделения и готовые уже вот– вот закрыться, я стал осушать поцелуями.
Тут она, приободрившись, сказала:
– Позволь, прошу тебя, сначала
Вот и теперь она влюблена в молодого беотийца, юношу замечательной красоты, и с жаром пускает в ход всю силу своего искусства, все ухищрения. Я вечером слышала, как она солнцу грозила ввергнуть его в облачный мрак и вечную темноту за то, что солнце, по её мнению, недостаточно быстро спустилось с неба и не поспешило уступить место ночи для исполнения магических обрядов. Вчера, возвращаясь из бани, она увидела, что этот юноша сидит в цирюльне, и велела мне унести его волосы, которые после стрижки валялись на полу. Пока я старалась украдкой подобрать их, меня поймал цирюльник, а так как о нас и без того ходит дурная слава, будто мы занимаемся чародейством, то, схватив меня, он закричал:
– Ты бросишь когда– нибудь, дрянь ты эдакая, волосы порядочных молодых людей таскать! Если не перестанешь делать эти пакости, я отправлю тебя к властям!
Запустив мне за пазуху руку и пошарив там, он вытаскивает волосы, спрятанные у меня между грудей. Огорчённая этим и зная нрав своей госпожи, которая при подобного рода неудачах расстраивается и бьёт меня, я подумывала о бегстве, но мысль о тебе заставила меня оставить это намерение.
Но когда я возвращалась, раздумывая, как бы мне прийти домой не с пустыми руками, замечаю, что какой– то человек стрижёт шерсть на козьих мехах. Видя, что он завязал их, надул и уже развешивает, я уношу с собой изрядное количество рыжеватой козьей шерсти, которая валялась на земле и цветом напоминала волосы того беотийца. Скрыв правду, передаю свою находку госпоже. И так, с наступлением ночи, перед тем как тебе вернуться с ужина, Памфила, вне себя от нетерпения, поднимается на плоскую драночную крышу, которая по ту сторону здания ничем не защищена от ветров и открыта на восток и на остальные стороны света. Это местечко, удобное для её магических занятий, Памфила облюбовала и посещает тайком. Прежде всего, она готовит в заведённом порядке все принадлежности своего дела: ароматы, таблички с непонятными надписями и уцелевшие обломки погибших кораблей, разложенные в большом количестве части оплаканных и даже погребённых покойников. Там – ноздри и пальцы, там – гвозди от крестов с приставшим мясом, в другом месте – кровь, собранная после убийства, и пробитые черепа, вырванные из пасти зверей.
Тут произнеся заклинания над ещё трепещущими внутренностями, она возливает то ключевую воду, то коровье молоко, то горный мёд, возливает и медовое вино. Затем эти волосы, сплетя их между собой и завязав узлами, она кладёт вместе со множеством ароматов на угли, чтобы сжечь. Тотчас же, тела тех, чьи волосы трепеща дымились, обретают на время душу, и чувствуют, и слышат, и двигаются, и, привлечённые запахом своих палёных останков, приходят сюда, и, вместо того беотийского юноши, желая войти, ломятся в двери. Вдруг являешься ты, полный винных паров, сбитый с толку ночным мраком, и, вооружённый наподобие бесноватого Аякса, обнажаешь свой меч. Да только Аякс, напав на скот, перерезал целое стадо, а ты куда храбрее - ведь под твоими ударами испустили дух три надутых козьих
Речь Фотиды развеселила меня, и я сказал:
– Так, значит, и я могу это первое проявление доблести, покрывшее меня славой, считать за один из двенадцати подвигов Геркулеса, сравнивая с трёхтелым Герионом или трёхглавым Герионом или с трёхглавым Цербером такое же число погубленных бурдюков! Но чтобы я простил тебе твой проступок, навлёкший на меня столько неприятностей, исполни моё желание и покажи мне, как твоя хозяйка занимается этой наукой. Я хочу увидеть, как она призывает богов, как, по крайней мере, приготовления делает – до всего, что касается магии, я – охотник. Впрочем, ты мне кажешься в этих делах опытным человеком. Знаю это и чувствую, ведь прежде я презирал женские объятья, а ты меня этими глазками, щёчками, кудрями, поцелуйчиками и грудками забрала в неволю, и держишь в рабстве, хоть и желанном. Я уже к домашнему очагу не стремлюсь, и к отъезду не делаю приготовлений, и такой вот ночи ни на что не променяю.
– Как я бы хотела, Луций, сделать для тебя то, чего ты желаешь, но, не говоря уже о подозрительном её характере, такого рода вещами занимается она в уединении, недоступная ничьим взорам. Но мне твоя просьба – дороже собственной безопасности, и при первом же удобном случае я постараюсь исполнить её. Однако, ты должен хранить молчание об этом деле.
Пока мы так щебетали, у обоих проснулось желание. Сбросив одежды, раздевшись догола, мы предались неистовствам. Когда я уже утомился, Фотида наградила меня отроческой надбавкой. Наши глаза от бдения сделались томными, и напавшее забытьё продержало нас до белого дня.
Немного мы провели ночей в таком же роде, как в один прекрасный день прибегает ко мне Фотида и докладывает, что её госпожа, которой чары до сих пор не оказали помощи в её любовных делах, сегодня ночью будет обращаться в птицу и в таком виде полетит к своему желанному. И так, мне надлежит приготовиться к наблюдению за столь редким делом. И вот около первой стражи ночи она на цыпочках ведёт меня к тому чердаку и велит смотреть через щелку в двери. А происходило всё так. Памфила сбрасывает с себя одежды и, открыв шкатулку, достаёт оттуда множество ящичков, снимает крышку с одного из них и, набрав из него мази, сначала растирает её между ладонями, потом смазывает себе тело от кончиков ногтей до макушки, долгое время шепчется со своей лампой и начинает дрожать всеми членами. И пока они слегка содрогаются, их покрывает пушок, вырастают и перья, нос загибается и твердеет, появляются когти. Памфила обращается в сову. Испустив крик, вот она уже пробует свои силы, подпрыгивая над землёй, а вскоре, поднявшись вверх, распустив крылья, улетает.
Но она– то силой своего магического искусства, по собственному желанию переменила свой образ, а я, окаменев от удивления перед только что происшедшим, казался себе кем угодно, но не Луцием. Почти лишившись чувств, ошеломлённый до потери рассудка, грезя наяву, я долго протирал глаза, стараясь убедиться, что не сплю. Наконец, придя в себя и вернувшись к действительности, схватываю руку Фотиды и, поднося её к глазам, говорю:
– Не откажи, умоляю тебя, пока случай нам благоприятствует, дать мне доказательство твоего расположения, и удели мне капельку этой мази. Заклинаю тебя твоими грудками, медовенькая, этим благодеянием навеки рабом своим меня сделай и так устрой, чтобы я стал при тебе, моей Венере, крылатым Купидоном!
– Скажите, пожалуйста, какой хитрец у меня любовничек, хочет, чтобы я себе ноги топором рубила! И так– то я тебя, беззащитного, с трудом оберегаю от фессалийских девок, а тут станешь птицей, где я найду тебя? Поминай, как звали!
– Да спасут меня небожители от такого преступления, чтобы я, будь я орлом и облетай всё небо, как вестник или оруженосец Юпитера, всё– таки не прилетел сразу же обратно в своё гнёздышко, удостоившись таких почестей. Клянусь этим завиточком твоих локонов, которым ты мою душу опутала, что нет никого на свете, кого бы я предпочёл Фотиде. Вот ещё что сейчас мне пришло в голову: как только от этой мази я обращусь в подобную птицу, придётся мне держаться подальше от домов. Что за радость матронам от такого красивого, такого весёлого любовника, как сова? Разве не видим мы, как этих ночных птиц, если они залетят в чей– нибудь дом, ловят и пригвождают к дверям, чтобы несчастье, которым грозит семье их полёт, они искупали своими мученьями. Но вот о чём я позабыл спросить: что надо произнести или сделать, чтобы, сбросив это оперение, я снова мог сделаться собой, Луцием?