Метательница гарпуна
Шрифт:
— Я пришел не вовремя? — деликатно осведомился Семен.
— Ты пришел как раз вовремя! — ответила Маша, позабыв данные самой себе клятвы сдерживаться при Семене.
Она сразу так преобразилась, что Нутетеин заторопился домой. Маша пыталась удержать его, но старик сказал:
— Я ведь все вижу. И радуюсь за тебя. Вам будет хорошо вдвоем.
Старик оказался прав. Маше и Семену было очень хорошо в тот вечер и особенно в ту ночь. С нее у Маши начался другой отсчет времени. Для всех окружающих казалось само собой
Маша съездила на осеннюю сессию в институт и была так переполнена радостью и счастьем, что почти все экзамены сдала на пятерки.
Из Хабаровска пришлось лететь в Москву. В общем отсутствовала больше месяца и никогда так не торопилась в Анадырь, как в тот раз. Очень опасалась, что по лиману пойдет шуга и трудно будет одолеть последние восемь километров, отделяющие аэропорт от окружного центра.
Шуги еще не было. Маша пересекла лиман на рейсовом катере, поднялась на берег и уже на крыльце почувствовала что-то неладное. В сенях было мусорно и прохладно, в доме стояла гробовая тишина.
Маша вошла в свою комнату, прислушалась. У соседей кто-то был. Собралась уже идти к ним, но в дверь просунулась лохматая голова и возникло опухшее лицо Роберта Малявина.
— В дураках мы с тобой оказались, Мария Ивановна, — упавшим голосом проговорил он.
— Что случилось? — спросила Маша.
— Они влюбились.
— Кто?
— Роза и Сеня… Влюбились всерьез, по-настоящему. И ничего тут не поделаешь. Се ля ви, как говорит один мой знакомый эскимос…
Маша обессилено опустилась на диван.
— Это невозможно…
— Я тоже так думал, — криво усмехнулся Роберт. — Но это так. Уехали в Магадан. И Олежку моего забрали. Вот это подло. А остальное… Ну что мы можем с тобой поделать?
И Роберт Малявин заплакал.
А Маша не могла плакать. Это было так невероятно и очень больно.
Даже сейчас, через столько лет, когда она подошла к этому покосившемуся домику, что-то давнее кольнуло в сердце и долго не отпускало.
6
Зима пришла в один день. Сначала лиман сковало ровным тонким льдом, потом с моря задул ветер и раскромсал, разломал ровное ледяное зеркало. У берега образовались непроходимые торосы. Люди, еще вчера радовавшиеся тому, что сама природа позаботилась о ровной дороге, сегодня топтались на берегу и только горестно разводили руками.
Все это было отлично видно из кабинета Петра Ходакова.
Разговор между секретарем окружкома и Марией Тэгрынэ шел о чем угодно, только не о том, где и кем будет она работать.
Петр Ходаков долго стоял возле карты и рассказывал о проектируемых приисках. Вернувшись за стол, умолк, давая Маше подумать.
— И вот еще что, — продолжил он после паузы, — по-моему, надо шире привлекать в новые отрасли местное население.
— Ассимиляции? — усмехнулась Маша. — Сколько лет я слышу разговоры об этом! Да ведь вся история человечества — это непрекращающаяся ассимиляция! Чего тут бояться? Страшно, когда идет насильственная ассимиляция, когда силой оружия уничтожают целые народы или насаждают чужой язык, чужие нравы…
— Когда у тебя кончается отпуск? — перебил ее Ходаков.
— У меня впереди еще целый месяц, — ответила Маша.
— Поедешь куда-нибудь?
— Еще не решила. Может быть, съезжу в Чукотский район… А вы еще не придумали, куда меня пристроить?
— Почти придумали, — загадочно улыбнулся Ходаков.
— Учтите — только на работу по специальности, — серьезно и строго сказала Маша.
— Посмотрим, посмотрим, — уклончиво ответил Ходаков.
В конце концов Маша твердо решила провести остаток отпуска в Чукотском районе. Получилось так, что она считала Наукан своей родиной, хотя родилась в Верхней тундре, в стойбище Гатле.
О судьбе отца она знала лишь в общих чертах. До самой Великой Отечественной войны Гатле скрывался в глубинной тундре, таская за собой родню. Но и родичи тоже уходили от него. Кто в Якутию, кто на Колыму. Гатле остался совсем один, стал тихим, но вступать в колхоз упорно отказывался. Сам пас свое стадо.
Болезни начали одолевать его. Стадо катастрофически шло на убыль, и в одну из трудных зим оказался Гатле лишь с тремя ездовыми быками.
Смирив гордыню, он попросился в стойбище своего бывшего пастуха. Кочевал в дальней бригаде.
Кто с ним жил, куда девались остальные две его жены — Мария не слышала. Сама она никого об этом не расспрашивала, в разговоре никогда не упоминала даже имени отца. А собеседники тоже щадили Машу и, даже если что-либо узнавали о Гатле новое, предпочитали помалкивать…
Прямо с Анадырского лимана, со льда поднялся маленький АН-2 и взял курс на северо-восток. Вел самолет Машин знакомый, уроженец Нунямо, Володя Пины.
— Мария Ивановна, хотите в кабину? — спросил он.
За время своих нескончаемых путешествий Маша привыкла к самолету, как к собственному дому. Она уверенно прошла вперед и села на место второго пилота. Здесь обзор был лучше, далеко проглядывались скованные льдом реки. Самолет летел, пересекал эти ленты рек, горные хребты, глубоко врезавшиеся в материк морские заливы и бухты.