Метательница гарпуна
Шрифт:
— Оттуда, — подтвердил он.
Руки его в черных кожаных перчатках, потускневших от машинного масла, кое-где покрытых серыми пятнами от капель горючего, лежали, подрагивая, на рычагах.
Ненек, наморщив лоб, всем своим видом старался показать, как он занят вездеходом.
Дорога в Лукрэн хорошо выделялась на глади пустынной, запорошенной снегом тундры. По этой дороге ездили с незапамятных времен — задолго до того, как появилась культбаза в бухте Лаврентия. В старинных легендах говорится, что на этой дороге разбойничал некогда чукотский Прокруст — Троочгын. Может быть, сказку о его ложе, на котором обрубал
Тогда она увлекалась фольклором. В любую поездку брала толстую тетрадь и в свободные минуты старалась записать какую-нибудь новую сказку. К тому времени настоящие сказочники были уже страшно избалованы учеными-фольклористами. Им платили за каждую сказку, за каждую легенду поштучно. А те из фольклористов, которые приезжали с магнитофонами, ввели почасовую оплату, и сказочники тут же смекнули, что сказку всегда можно растянуть так, чтобы получить за нее вдвое или даже втрое больше. С этой целью они стали вводить в чукотские и эскимосские легенды персонажей из русского фольклора, переплетали судьбу какого-нибудь Иванушки-дурачка с традиционным героем чукотских сказок Ейвэлом, сажали Ейвэла на ковры-самолеты, давали ему в руку волшебный посох.
Однажды в гостиничный номер к Маше вошел парень, весь какой-то встревоженный, суетливый.
— Сказки покупаешь? — деловито спросил он.
— Садись.
— Мне срочно нужно три рубля.
По его виду и глазам нетрудно было догадаться, для чего ему понадобилась такая сумма.
— А что за сказка у тебя? — спросила Маша.
— Нормальная, — ответил парень. Он говорил только по-русски, хотя с очень заметным акцентом. — Про Ворона и Бога.
Маша достала тетрадь, села за стол. Гость устроился на стуле у окна.
— По-русски буду рассказывать, — объявил он. — Так быстрее. — И без паузы начал: — Приходит Ворон к Богу и говорит ему: «Гражданин начальник»…
— Откуда ты? — прервала сказочника Маша.
Парень смутился.
— Из тюрьмы, — еле слышно проговорил он. — Полтора года сидел.
— Ты мне лучше расскажи про это.
— Неинтересно, — потухшим голосом сказал парень. — Выпустил зверей.
— Каких зверей?
— Работал на звероферме в Лукрэне. Выпил и повздорил с председателем. Потом пошел на звероферму и клетки открыл. Голубых песцов на волю выпустил…
После этого случая Маша как-то потеряла интерес к записыванию сказок, но несколько толстых тетрадей, плотно исписанных аккуратным почерком, бережно хранила. В Москве она часто вынимала их из чемодана и читала, вспоминая обстоятельства, при которых были записаны. Порой тетрадь открывалась на странице с незаконченной фразой: «Приходит Ворон к Богу и говорит: — Гражданин начальник»… И Маша ясно видела перед собой того суетливого парня.
Интересно, живет ли он сейчас в Лукрэне?
Или решил не возвращаться в родное селение, чтобы не краснеть перед земляками?
— Долго нам еще ехать? — спросила она Ненека, пытаясь как-то завязать разговор с молчаливым водителем.
— Два часа, — ответил Ненек. — Сейчас хорошо ехать: дорога твердая, снегу пока немного. Вот когда навалит сугробы,
— Сколько классов кончил?
— Семь.
— Что же дальше не пожелал учиться?
— Не хотел учителем быть, — вздохнул Ненек. — Я технику люблю.
— Разве из десятилетки или института дорога только одна — в учителя? — удивилась Маша.
— Почти одна, — сразу ответил Ненек. — Где-то кто-то почему-то решил, что все чукчи и эскимосы должны быть учителями. В Анадыре — педагогическое училище, в Ленинграде — педагогический институт, в Магадане — тоже. Конечно, там все условия: и жилье, и стипендия, и даже проезд оплачивается… Но вот я подумал: когда-нибудь наступит такое время, когда все чукчи и эскимосы получат педагогическое образование. Страшное дело!
Эти слова Ненек произнес с неподдельным ужасом, и Маша невольно рассмеялась.
— Нет, правда, — серьезным тоном продолжал Ненек. — Представьте Уэлен из одних учителей. Некому ходить на охоту, топить печи, заводить трактор, кормить зверей на ферме. Каждый только хочет учить другого…
Маша почувствовала в этих, пусть шутливых, словах справедливый укор. Действительно, чукчи и эскимосы в большинстве своем получают одностороннее образование. Почти каждый окончивший институт — обязательно педагог. А как нужны здесь уже экономисты, техники, строители, животноводы, специалисты по звероводству! Маша прекрасно знала, что на всю Чукотку она единственный человек, имеющий специальное высшее образование по клеточному звероводству.
— Сначала я работал трактористом в Уэлене, — говорил между тем Ненек, — но там желающих водить трактор слишком много. Каждому хочется сесть за штурвал. Вот и подался сюда. Я могу и легковую машину водить, и грузовой автомобиль, и вездеход — разбираюсь во всех двигателях внутреннего сгорания, какие есть в нашем районе. Думаю переходить на электростанцию… Может быть, потом в какой-нибудь техникум поступлю. Говорят, в Магадане есть политехникум. Гляди, выучусь на горного мастера. К тому времени и в нашем районе непременно откроют полезные ископаемые…
Вездеход ринулся вниз. Он катился с грохотом, разговаривать стало трудно, впору сберечь язык, не откусить его.
— Держитесь крепче! — прокричал Ненек. — Сейчас выедем на ровное место!
Впереди на пригорке показались домики Лукрэна. Стояли они кучно, вплотную друг к другу.
Маша помнила Лукрэн, когда он только начинал застраиваться. Тогда ставили домики в одну-две комнатки. Зимой даже слабый морозный ветер легко пробивался через тонкие деревянные стены, оседал инеем в неплотно законопаченных щелях и на шляпках гвоздей. В комнате приходилось вешать меховой полог. Люди ворчали, ругали новое жилье и все же старались переселиться в него побыстрее. В этом их стремлении скорее расстаться с ярангой было что-то непонятное, странное, никак не согласовывавшееся с рассказами о том, что порой чукча ставит рядом с новым домом ярангу и время от времени ночует в ней. Такое и впрямь случалось — яранги приберегали, чтобы спасаться в них от совсем уж несносной стужи. Или для собак… А так терпели все — простуживались, примерзали к заиндевелым простыням, но стойко держались в домах, приспособляли южное жилище для северных условий, обивали его оленьими шкурами, обкладывали дерном и снегом.