Метелица

Ватанов Николай

Я нашел Александра Ильича в городском саду. Он одиноко сидел, глубоко задумавшись, на скамье под большим дубом. Полная луна освещала его представительную фигуру; седые его волосы казались при лунном свете совсем белыми. Я тихо подошел к нему; он вздрогнул.

— А, это ты, — сухо сказал он,. — что скажешь?

— Ольга Николаевна зовет ужинать, — и после паузы, — Александр Ильич, я вижу, насколько тебе неприятна вся эта возня с коровой.

Александр Ильич насторожился, но промолчал.

— Извините меня, пожалуйста, что я решаюсь вмешаться в не свое дело. Но я считаю себя членом вашей семьи и потому не могу оставаться в стороне. Ольга Николаевна страдает,

когда видит, что мы все голодаем. Гм ссылаешься на принципы, все это очень красиво, но мне кажется, что если глубже вдуматься в проблему, то справедливость не на твоей стороне. Что собственно говоря происходит? Ольга Николаевна хочет купить корову, не украсть, заметь, а купить, для того, чтобы иметь средства к существованию. Конечно, здесь нарушаются в известной степени действующие в Германии на сей предмет законы. Но обязаны ли мы, эмигранты, морально, я подчеркиваю — морально, всегда и слепо им следовать? Вот в чем вопрос. Если учесть все те преступления, весь тот вред который германцы, начиная еще с первой войны, причинили нашей родине, как-то: Ленин в пломбированном вагоне, дважды интервенция с огнем и мечем, повальный грабеж и т.д., — то будет совершенно ясно, что русское государство и отдельные члены имеют святое право на какое-то удовлетворение. Но так как Советы ни в коем случае не могут считаться законными правопреемниками на такого рода удовлетворение, то не в праве ли мы, изгнанные за правду, в известной степени претендовать на него? Конечно, да. Приобретая для себя корову, которая должна по германскому закону пойти в общий котел, мы всего лишь осуществляем свое право, и то в самом незначительном размере.

Александр Ильич презрительно зафыркал. Подожги же, дружок, это только психологическая подготовка, главный удар еще впереди: я намеревался одну добродетель прогнать сильнейшей добродетелью же.

— Александр Ильич, у меня к тебе большая просьба, — продолжал я уже другим тоном. — Так как тебе неприятны весь риск, возможно объяснения с полицией, может даже суд и отсидка, то разреши мне все это взять на себя. Я куплю корову на свое имя, и в случае чего буду ответ держать и высижу положенное. Мне, как человеку одинокому и уже запятнанному 25-ти летним, так сказать, сожительством с Советским Союзом, это и более приличествует.

Удар был слишком силен для Александра Ильича. Так низменно истолковать его поведение, объяснить все трусостью — было просто жестоко. Нет, трусом он никогда не был!

— Где эта корова? Едем!

Александр Ильич стремительно вскочил и ринулся вперед в темную аллею.

— Куда же ты, постой, — смущенно говорил я, с трудом за ним поспевая. — На дворе ночь. Завтра приедет Мурый, тогда. Сейчас же Ольга Николаевна ждет нас ужинать.

II

Мурый прибыл в положенный день и час и немедленно нами было проведено производственное совещание. На совещании было решено, что за коровой отправимся мы все с ручным возиком. В лесу, невдалеке от села, мы нарубим дров (одно преступление влечет за собою другое — заметил при этом Александр Ильич), потом о дан из нас пойдет к бауэру, заплатит ему и вместе с ним пригонит корову в лес. Далее мы запряжем бурёнку в возик с дровами и замаскировав таким ловким образом наши действительные намерения, проследуем домой, не возбудив подозрения шныряющих по шоссе агентов полиции. В последнюю минуту Мурый неожиданно уклонился от поездки за коровой, сославшись на необходимость произвести дома приготовления к убою.

— Неблагоприятный омен, — решил Александр Ильич.

— Не нужно мне никакого Омеля, —

возразил на это Мурый, который, бросая нас, чувствовал себя не совсем ловко. — Я справлюсь потом с коровой сам.

Итак, в путь тронулись мы вдвоем. За ворота выскочила нас проводить Ольга Николаевна. На душе у ней, бедняжки, скребли, должно быть, кошки.

— Возвращайтесь, дорогие, скорей, — сказала она, чуть не плача. — Я уверена, что все кончится благополучно. Не забыли ли вы чего: документы, деньги… Жалко, конечно, что с вами не идет Мурый. «Юлиан Отступник» — Мережковского.

— Скорей «Мелкий бес» — Сологуба, — пробурчал Александр Ильич, впрягаясь в тележку и прибавил почти весело: — Не тревожься, Оля, о нас. Мы чувствуем себя героями Пинкертона.

Первую часть нашей программы мы выполнили вполне благополучно и скоро. Правда, Александру Ильичу пришлось трудновато с дровами, я своей одной рукой и протезом был ему плохим помощником. Я сходил на село и мужик, трепеща и озираясь пригнал корову, и помог ее запрячь. Часов в восемь вечера мы тронулись, наконец, в обратный путь, нам предстояло пройти 10 с лишним километров.

Паша группа представляла собой картину в мрачном стиле Гойя: однорогая коровенка, довольно грязная и худая, запряженная в низкий возик, груженный черным, горелым лесом, за веревку ее тянет однорукий субъект с изможденным лицом; поверх дров восседает жидковолосый, запачканный сажей, господин, с виду ученый или престарелый поэт. Не хватало только за возом причудливого пса, видавшего лучшие виды.

Александр Ильич был, однако, в хорошем настроении По детскому ли легкомыслию или по душевной своей невинности он совершенно ничего не боялся, и я отметил, что его увлекает даже приключенческая сторона нашего рискованного путешествия.

— Я недавно прочел в газете, что перелет из Европы в Америку длится около 12 часов. Интересно, сколько потребовалось бы времени при наших темпах продвижения, — говорил он, — Мне сверху кажется, что наше упряжное животное как бы пританцовывает, делая два шага вперед и один назад.

— Она прихрамывает, — пояснил я.

— Плохо. Впрочем, почтенный хозяин и не продавал нам выездного рысака, Как в сущности люди жестоки, — продолжал Александр Ильич. — Поймали бедную коровку, запрягли в воз с дровами, и таким обманом ведут ее на казнь.

— Мы обманываем не корову, а полицию, — заметил я. — Муньку можно было пригнать и без этой канители.

— Не надо, не надо имени, — испуганно попросил Капустин. — Посколько она обречена и мы готовимся ее съесть, она должна для нас быть совершенно безымянным субъектом или лучше объектом X. Не надо даже на нее смотреть и привыкать к ней.

— Ну и ну! Чудак, вы, сударь, старый эмигрант, — нашелся я только ответить.

— В Белграде завели мы кролика и так привыкли к нему, что даже было смешно подумать, что его можно убить. Он жил у нас долго в качестве почетного пенсионера и когда состарился, ему Ольга Николаевна ежедневно варила чашку каши Геркулес.

— Как бы нам не пришлось ежедневно варить ведро Геркулеса для этого шагающего объекта, — пророчески вырвалось у меня.

Лес кончился и мы въехали на главную улицу небольшого поселка, единственного на вашем пути. Красивые, чистенькие домики, окруженные садами и огородами, выглядели в лучах заходящего солнца особенно нарядно и уютно. Хозяева спешили окончить вечерние работы и суетились во дворах.

— Моя мечта дожить свою жизнь в такой собственной дачке и разводить розы, — проговорил Александр Ильич. — Скажи, как обстоит дело в этом отношении в Советском Союзе?