Метелица
Шрифт:
Я не выдержал, вскочил и, нащупывая своей единственной рукой стену, стал пробираться в угол.
— Александр Ильич, где вы?
— А?! Кто?!
— Это я — дядя Ваня!
— «Чудесная встреча» — кажется, О. Генри, — произнес в темноте женский голос.
Неисповедимы пути Господни. Так через 25 лет я снова обрел друга.
Бежало время, назревали мировые события. После капитуляции я поселился в городке Ф. вместе с семьей Капустиных, состоящей из Александра Ильича 58 лет, его супруги — Ольги Николаевны, лет на 20 моложе, и 14-летней Леночки. Мы сняли небольшую квартиру в доме вдовы с примечательной
Однажды вечером, когда мы с Александром Ильичем, в ожидании ужина, играли в шашки, Ольга Николаевна, хозяйственный шеф нашей маленькой колонии, с грустью сказала:
— Сегодня у нас опять будет один голый картофель; ни мяса, ни масла, ничего у меня нет. Как это надоело! Надо что-то предпринимать.
Александр Ильич, не отрывая взгляда от доски, философски заметил:
— Терпение, Оля. Были времена и более ужасные и государство не разрушалось, устояла матушка Русь.
Ольга Николаевна качнула головой и презрительно про себя произнесла:
— Мужчины.
— Мужчина пошел мелкий, — охотно согласился Александр Ильич, раздумывая над ходом, — наголо бритый и вислоухий.
— Скоро кушать? — отозвалась из соседней комнаты Леночка.
— Сейчас. Но картошка в мундирах только!
— Ce sont мне `egal, мамочка, — проговорила побывавшая во многих европейских школах дочь.
За ужином, во время процесса глотания довольно- таки безрадостного картофеля, Ольга Николаевна скачала:
— Ты, папа, идеалист. В жизни ты ничего не понимаешь и понимать не хочешь. Нельзя питаться воспоминаниями прошлого и мечтами о светлом будущем. «Жизнь начинается завтра» — роман Гвидо-де-Верона… Дядя Ваня, хотите еще картофеля?
— Покорно благодарю. Я сыт.
Александр Ильич нахмурился:
— Что же по-твоему нам с дядей Ваней делать, « ели честный труд не обеспечивает жизненного минимума?
— Не знаю, право, — вздохнула Ольга Николаевна. — Леночка потеряла за этот месяц около двух кило.
Случилось так, что вскоре после упомянутого разговора в гости к Капустиным приехал из ближайшего лагеря Ди-Пи бывший колхозник Степан Мурый. Это был пожилой уже человек, но очень бодрый и полный энергии. Одет он был в новый костюм, при ярком галстуке; на пальцах блестели золотые кольца, пахло от него американскими папиросами и чем-то спиртным. Словом, все свидетельствовало, что человек в Европе не растерялся и преуспевает.
В тот. же день Ольга Николаевна съездила с Мурым в деревню за яблоками к знакомому бауэру. Вернулись они вечером с полными рюкзаками, и имели вид заговорщиков. Непосредственно за ужином, — на этот раз подано было жаркое, сладости и даже бутылка водки (все это навез Мурый), — началась атака на бедного Александра Ильича.
— Представь себе, папочка, в деревне, у мужиков все есть, — сказала Ольга Николаевна. — Нас угощали превосходной копченой грудинкой, белым хлебом, яблочным вином… И скот очень дешев. Мы, например, со Степаном Романовичем купили корову всего лишь за 1500 марок.
— Что…о…?! —
— Корову, — подтвердила Ольга Николаевна. — 15 центнеров живого веса.
— Допельцентнеров, — вставил Мурый.
— Нет, Оля, постой, — Александр Ильич медленно покраснел. — Насколько я тебя понял, и если ты не шутишь, ты приобрела совместно с господином Мурым корову?!
— Да, корову.
— Гм…м… — Александр Ильич снял и снова надел очки.
— Что же вы с ней, с коровой, думаете делать, разрешите спросить?!
— Конечно, не целоваться с ней, а немедленно ей секи м-башка делать, — захохотал Мурый. — С немкой, хозяйкой вашей, уже условлено: она предоставляет нам свой сарай. Я же, как старый мясник, берусь за два часа все покончить.
— Да, фрау Zehnpfennig согласилась, — подтвердила Ольга Николаевна, — за центнер мяса и голову.
— Немецкий центнер, — поправил Мурый.
— Оставшееся мясо мы делим пополам; часть продаем, и для себя имеем мясо совершенно даром. День та на покупку коровы дает Степан Романович.
Александр Ильич встал и начал ходить по комнате.
— Признаться, это настолько невероятно, что я просто не нахожу слов, — произнес, наконец, он. — Известно ли тебе, Оля, что задуманное вами деяние — уголовное преступление?
Мурый утром уехал, пообещав через три дня прибыть со всеми инструментами. За этот промежуток времени Ольге Николаевне предстояло почти невозможное: убедить бывшего прокурора согласиться на преступление. Было мобилизовано все: и слезы, и худоба Леночки, и даже угроза семейного разрыва. Ничего не помогало. В канун приезда Мурого, Александр Ильич был еще непреклонен.
Приготовляя ужин — был снова голый картофель — Ольга Николаевна, роняя на сковороду слезы, размышляла вслух (Александр Ильич куда-то сбежал, а я читал в углу газету):
— Конечно, хорошо ему быть честным… А я какое-то чудовище и должна нести ответственность за семью… Леночка голодает… Зимой будет еще хуже… Дядя Ваня, — вдруг отнеслась она ко мне. — А, дядя Ваня, помогите! Вас одного только он может послушать.
Я был в затруднении. У меня тоже не лежало сердце к этой афере. Не то, что моральные соображения, как у Александра Ильича, меня останавливали. Суровая жизненная школа в Советском Союзе научила меня всячески изворачиваться и не быть слишком щепетильным. Но я считал предприятие рискованным, и Мурый был мне несимпатичен. С другой стороны, в благополучии семьи Капустиных, к которым я привык и которых полюбил, я был тоже заинтересован. Я не мог отказать Ольге Николаевне, так много для меня сделавшей, в поддержке.
— Хорошо, я попробую, — решился я. — Только вы, Ольга Николаевна, напрасно волнуетесь и вкладываете столько души в это, по существу мелкое дело.
Ольга Николаевна протянула мне свою маленькую, энергичную руку.
— Спасибо, дядя Ваня, — с чувством сказала она. — «Свои люда сочтутся» — Островского.
Я направился в город искать Александра Ильича. Я вполне сознавал, что взялся за довольно отчаянное предприятие: Александр Ильич всю жизнь построил на семи добродетелях, — как-то: честность, неподкупность, уважение к законам и т.п. и не на страх, а на совесть их придерживался. Нужно было найти какие-то совершенно новые доводы, придумать какой-то трюк, чтобы сломить его сопротивление.