Метелица
Шрифт:
— Э, не скажи. Восемнадцать верст ить…
— Ты слушай, что Сергей Николаевич говорит. Он в этих делах лучше нашего понимает, — перебил батьку Тимофей и добавил: — Солдат.
— И я солдатом был! — проворчал Антип Никанорович и хмуро взглянул на сына, мол, не перебивай старших.
В дверь постучали, и после недолгого шарканья ног в сенцах в хату вошли дед Макар и Лазарь.
— Здравствуйте вам! — прогудел Макар и оглядел собравшихся. — Кажись, мы вовремя. — Он вытер ладонями бороду и присел на подставленную Антипом Никаноровичем
— Аккурат, Макар. Тут мы об уходе меркуем. Порешили — завтра.
— Во-во, в самый раз, — заворкотал дед Макар. — И помехи никакой, полицаи нонче драпанули.
— Как это? — удивился Антип Никанорович.
— Обноковенно. Толечки што Евдокима сустрел. Сказывает, а ни одногошеньки в Метелице не осталось. Вот я и толкую: молодые пущай уходют.
— А вы что же? — спросил Тимофей.
— Куда нам, старикам, от хат своих, правда, Антип?
— Нет, дядька Макар, батя с нами уходит. И вам не следует оставаться.
— Ага, Тимофей Антипович! — подхватил жалобным голосом Лазарь. — Накажи ты ему, што вместях надо. А то уперся: не пойду, и хоть ты…
Дед Макар глянул на сына, и Лазарь осекся на полуслове, виновато пожимая плечами.
— Пошли, Макар, не дури. Обидно ж перед самым приходом наших угодить к немчуре в лапы.
Дед Макар поерзал на табуретке, помял в кулаке свою жидкую бороду и проговорил раздумчиво:
— От немца мы с тобой не бегали, чего ж от своих теперя?
— Ну, ты это… — Антип Никанорович засопел. — Не путай! Тогда с земли своей уходить надо было, а нонче на неделю какую… Сравнил!
— Многие остаются, — гнул свое Макар.
— Ямки с барахлом сторожить! — проворчал Антип Никанорович. — Кому оно потребно, барахло твое?
— Найдутся охотники.
— Ох, Макар, не жадничай, не к добру это.
— А тебе не жалко?
— Жалко! — Антип Никанорович помолчал. — Однако я еще пчел завести желаю.
Левенков удивленно поглядел на Антипа Никаноровича, перевел взгляд на Тимофея, и тот пояснил:
— Обычай у нас такой: как почувствует человек, что пришла старость, обязательно пчел заводит. А молодые не держат. Вот и батя о пчелах заговорил.
— Пора, сын. Пора, — вздохнул Антип Никанорович.
Поговорили еще с полчаса, условились о времени сбора и стали расходиться. Под конец дед Макар сдался:
— Оно, может, и правда ваша…
Антип Никанорович проводил всех на улицу, запер калитку, потрепал холку Валета и подался в хату, ежась от холодной мороси.
Рано поутру в Метелицу вступили немцы и сразу же начали готовиться к обороне. Два танка прошли по садам, подминая гусеницами плетни и заборы, ломая деревья, кусты смородины, малины, разрушая бани сельчан. Лязг железа заглушил остервенелый брех собак, дым и смрадный запах вполз во дворы и хаты. Вдоль проложенной танками «дороги» наметилась линия обороны. Всех сельчан выгнали копать траншеи.
Собравшиеся во дворе
От бани Антипа Никаноровича осталась груда искореженных бревен и досок, две сливы и три яблони сломаны под корень и вмяты в помидорные грядки. Сквозная брешь в плетнях открывала поля, огороды и ломаную черту леса. После черной работы танкистов в саду стало как-то пусто и неуютно. В сером небе низко над землей повисли лохматые облака, хмурилось утро, только на востоке изредка выскальзывали бледные лучи осеннего солнца и тут же растворялись в дымной мгле.
Антип Никанорович копал траншею в своем саду, зло сопел, косясь на солдата, прохаживающегося рядом, и ворчал:
— Досиделись, едрит твою! На немца горбатим… Эк, это ж надо! Ну, скажи ты мне на милость, Тимофей, чего ждали, тянули чего? Што мы теперя? Тьфу! — Он яростно плевался и ругал сам себя: — Копай, копай, старый хрыч! Копай, штоб тебе руки поотсыхали! Роби на ворога, помогай иродам цепляться за землю твою! Брешешь, нечистая погань, за чужую землю не удержишься, выплюнет она тебя, как мосол обглоданный!
— Да не ворчи ты! — унимал батьку Тимофей. — Выроем траншею и уйдем.
— Хорошую позицию занимают, — отозвался Левенков, сгибаясь над лопатой. — Трудно нашим придется.
— О то ж! — подхватывал Антип Никанорович. — Поле што на ладошке. Бывалоча, в четырнадцатом похожее место брать пришлось, так полегло наших — страсть!
К обеду траншеи были готовы, и немец махнул рукой — убирайтесь. Антип Никанорович кинулся в хлев, вывел корову и торопливо запряг в воз. Зорька дико озиралась и раздувала ноздри.
— Извиняй, голубушка, не серчай. Не по доброй воле, бог свидетель, — воркотал он виновато. — Сослужи службу.
Быстро погрузились и выехали со двора. На улице, прижимаясь к плетням, чтобы не угодить под машину, двигалась колонна беженцев. Шли, сгибаясь под узлами и чемоданами, тянули нагруженные тачки, поторапливая друг друга. Каждому хотелось поскорее выбраться из деревни. Немцы на сельчан не обращали внимания, суетились на шляху, занимали опустевшие дворы и хаты. Рычание машин, крики, команды, треск, дым…
На краю деревни семейство Антипа Никаноровича догнало Лазаря. Он с женой катил двуколку, заваленную оклунками с барахлом. Деда Макара с ними не было.
— А Макар где? — спросил Антип Никанорович.
— Догонит он, догонит, — зачастил Лазарь. — Доглядеть там надо, хату закрыть…
«Значит, остался, — подумал Антип Никанорович. — А я вот… Эх!» Он повернулся, чтобы еще раз взглянуть на покинутый двор, но хаты уже не было видно. И на душе у него стало тревожно. Он хорошо знал, что надо уходить, но всем существом своим тянулся назад, к родному плетню. И только уверенность в скором возвращении заставляла его шагать в общей колонне беженцев.