Метелица
Шрифт:
Они пересекли сад, подошли к плетню. Штубе неловко оступился, качнулся назад, и в тот же момент, почувствовав сильный удар в живот, Савелий очутился на снегу. Штубе занес ногу над плетнем, готовый скрыться в темноте. Заскрипев зубами от злости и боли, Савелий успел нажать на спусковой крючок. Полоснула автоматная очередь, и Штубе, взмахнув по-куриному руками, с глухим стоном рухнул всем своим тяжелым телом на рогатины плетня.
— Ловкий, гад! — выдохнул Савелий облегченно. Такой прыти от коменданта он не ожидал.
Храпя
Савелию стало омерзительно от такого клокочущего храпа, от большого, еще вздрагивающего тела, и он прикончил Штубе короткой очередью.
Отстреливаясь от наседающих немцев, Маковский и Валя приближались к плетню. Савелий хотел было перемахнуть через плетень, но тут заметил, что Маковский перестал стрелять и тихо сползает на снег, цепляясь руками за ствол яблони.
— Григорий! — Савелий кинулся в сад. — Григорий, что с тобой?
— Угодила, — простонал Маковский. — Ох, черт, это ж надо!
— Валя, держи их! Командир ранен! — крикнул Савелий, подхватил Маковского под руки и потянул к плетню.
За плетнем, прикрываясь свесившимся телом Штубе и затыкая ватой и бинтами рану на груди Маковского, Савелий вдруг подумал: «Вот таким манером, господин комендант, ты еще можешь спасти нам жизнь».
— Где Штубе? — выжал из себя Маковский.
— Вот он. Пришлось прикончить, — ответил Савелий, торопясь.
— Жалко, не я… — Маковский заскрипел зубами, с трудом повернулся к телу коменданта и вдруг лихорадочно, почти бессознательно зашептал: — Живой еще! Чуешь, Савелий! Душегу-уб!.. — Он дернулся всем телом и из последних сил крепко вцепился пальцами в Штубе. — Помнишь яму, душегу-уб?!
— Григорий, опамятуйся! — напугался Савелий безумного шепота Маковского и начал отрывать его руки. — Готов он.
Руки Маковского вцепились мертвой хваткой, и Савелий с трудом разжал дрожащие как в ознобе пальцы.
— Улизнул от меня, Савелий! Улизну-ул… — простонал Маковский и потерял сознание.
Савелий взвалил Маковского на плечи и заторопился к близкому лесу.
Каратели преследовали партизан до леса, дальше идти не решились. Три группы собрались на развилке. Недосчитались шестерых. Погиб Мишка Ермоленко, уже отбиваясь от немцев с группой Кондрата, так ничего и не доказав Любе, не искупив вины перед ней, не было и Вали Климовича, который остался прикрыть отход Савелия с раненым командиром.
В Липовке, когда события менялись с каждой минутой, Савелию некогда было раздумывать и давать волю чувствам. Теперь же, немного остыв, он начал осмысливать происшедшее, и тоска охватила его. Погиб Валя, лучший подрывник, весельчак и силач, лихой хлопец, любимец отряда, однополчанин Савелия
Маковский то впадал в беспамятство, стонал, то приходил в себя и торопливо, отрывисто, пересиливая боль, говорил. Из двух жердин, ремней и полушубка сделали носилки, четверо партизан попеременно несли своего командира. Рядом с носилками шли Савелий и Филимон, вслушиваясь в каждое слово.
— Савелий, Филимон, много погибло? — хрипел Маковский.
— Шестеро, — басил хмурый, всегда молчаливый Филимон.
— Оо-ххх, черт… Каратели…
— Молчи, Григорий, тебе нельзя, — успокаивал его Савелий.
— Уходить… Чуете, к Добрушу. Пошлите хлопцев вперед…
— Добре, Григорий. Понятно.
Маковский терял сознание и умолкал. Филимон отправил вперед почти весь отряд, наказав им сниматься с лагеря, с командиром осталось восемь человек. В версте от Липовки встретились с посыльными Якова. Как ни спешили хлопцы, но было поздно.
Весть о приходе деда Антипа в отряд поначалу обрадовала Савелия — повидаются, весточку передаст Ксюше перед уходом из своих лесов, — а потом в груди заскребло: опоздал дед!
Маковский переставал стонать и открывал глаза.
— Савелий, Филимон… Каратели… К утру уйти… Хлопцев пошлите…
— Послали, успокойся. Отряд будет целым.
— Не успел я… Хотел… соединиться с Кравченко. Мало нас… Якова слухайте, ему теперь…
— Ты что, Григорий! — У Савелия перехватило в горле. — Ты о чем это? Перестань дурить!
— Не, Савелий, чую…
На полпути к лагерю он зашептал:
— Сто-ой… Положите.
Носилки опустили на снег, Савелий шлепнулся на колени, склоняясь к Григорию.
— Савелий, Филимон, уходите… сейчас…
— Да. Да. Понятно.
— С Кравченко… К Добрушу…
— Понятно. Все сделаем. Тебе плохо? Григорий, что ты молчишь?
— Вот…
— Григорий! Григорий! — Савелий схватил его за руку. — Что ты молчишь?
— Савелий, — захрипел еле слышно Маковский. — Могилку… после войны… вместе нас…
— Погодь, Григорий! Командир, ты что это?.. — загудел Филимон.
— Наших… — продолжал Маковский, и было видно, что он не слышал ни Савелия, ни Филимона, только старается успеть высказать свое последнее, что не дает ему покоя. — Не дождал… оо-ххх… — В горле у него забулькало, тело изогнулось на носилках и обмякло, голова безжизненно свалилась на плечо, а из уголка губ выскользнула темная ниточка крови.
Когда тело Маковского принесли в лагерь, отряд был уже готов к выступлению. Молча и поспешно выдолбили могилу в промерзлой земле, молча схоронили, присыпали холмик снегом. Не было речей, не было салюта, только Яков Илин, прощаясь с командиром, выдавил из себя: