Меткая Пуля

Эмар Густав

Он поднял голову.

Перед ним стоял Белый Бизон.

— Что вам надо? — спросил индеец с досадой.

— Разве ты не знаешь? — ответил старец, пристально глядя на него.

Серый Медведь вздрогнул.

— Правда, — сказал он, — настала минута, не правда ли?

— Да, настала.

— Меры приняты?

— Все.

— Тогда пойдемте… но где же они?

— Смотри туда.

С этими словами Белый Бизон указал пальцем на графа и двух его спутников, которые лежали на траве возле леса, зеленевшего в двухстах шагах от места, где расположились

индейцы.

— А! Они решили отдалиться от нас, — с горечью заметил Серый Медведь.

— Разве это не лучше для нашего с ними разговора?

— Правда.

Быстрым шагом они направились к белым, не говоря больше ни слова.

Белые действительно отошли в сторону от индейцев — не из презрения к ним, но чтобы чувствовать себя свободнее.

Граф был возмущен сценой, которая произошла после того, как он убил второго кугуара, и грубостью молодого вождя с Цветом Лианы. Понадобилось все его умение владеть собой, чтобы сдаться на убеждения Меткой Пули и не разразиться упреками в адрес индейца за неслыханное, как ему казалось, обращение с бедной девушкой.

— Гм! Он действительно гнусный человек, — сказал граф, — я начинаю разделять ваше мнение, Меткая Пуля.

— Ба-а! Это только цветочки, ягодки впереди, если мы останемся еще хотя бы на неделю у этих чертей, — ответил охотник, пожав плечами.

Во время этого разговора канадец зарядил вновь и винтовку, и пистолеты.

— Следуйте моему примеру, — предложил он, — никогда нельзя знать заранее, что может случиться.

— К чему такая предосторожность? Разве мы не под защитой наших хозяев?

— Положим, но все равно, послушайтесь моего совета, с индейцами никогда нельзя ручаться за будущее.

— Должно быть, в ваших словах есть доля правды: все, что я видел до сих пор, не внушает мне ни малейшего доверия.

Граф тотчас принялся заряжать ружья и пистолеты.

Что касается Ивона, то его ружье и пистолеты не были разряжены.

Два индейских вождя подошли к графу в ту минуту, когда он кончил заряжать последний пистолет.

— Ого! — сказал Серый Медведь по-французски, кланяясь с изысканной учтивостью. — Уж не заметили ли вы поблизости зверя, граф?

— Пожалуй, что заметил, — небрежно ответил де Болье и заложил за пояс пистолет после того, как тщательно засыпал порох на полку.

— Что вы имеете в виду?

— Не более того, что сказал.

— К несчастью, для меня это слишком тонко, я ничего не понимаю.

— Мне очень жаль, но я могу ответить на это только старым латинским изречением.

— И что же оно гласит?

— К чему мне говорить его, когда вы не понимаете по-латыни.

— Предположим, что понимаю.

— Хорошо; раз вам так хочется этого, я скажу: sivisрасет,parabellum.

— А что это значит? — невозмутимо осведомился Серый Медведь, в то время как Белый Бизон прикусил губу.

— Это значит… —

начал было граф.

— Если хочешь мира, готовься к войне, — с живостью перебил его старый вождь.

— Совершенно верно, — заметил граф с поклоном и насмешливо улыбнулся.

Три человека стояли лицом к лицу, как опытные дуэлянты, которые изучают друг друга перед схваткой, и с первой минуты убедившись, что силы равны, становятся вдвое осмотрительнее и отступают, перед тем как нанести решительный удар.

Меткая Пуля не много понял из этой словесной пикировки, однако благодаря недоверчивости, которая лежала в основе его характера, украдкой перемигнулся с Ивоном, и оба, внешне совершенно спокойные, были готовы к любой случайности.

После слов графа воцарилось довольно продолжительное молчание. Прервал его Серый Медведь.

— Неужели вы думаете, граф, что находитесь у врагов? — спросил он тоном оскорбленного достоинства.

— Я этого не говорил, — возразил тот, — и не такова моя мысль, но, признаться ли вам, все, что происходит на моих глазах в последние дни, кажется мне очень странным, я не могу составить себе определенного мнения ни о людях, ни о вещах, а это невольно заставляет меня задумываться.

— О! — холодно заметил индеец. — И что же вы видите странного, граф? Потрудитесь сообщить мне.

— Не вижу препятствий, если вам так этого хочется.

— Вы доставите мне величайшее удовольствие, если объяснитесь, граф.

— Охотно — тем более, что всегда имел привычку открыто высказывать свои мысли и теперь не нахожу причины скрывать их.

Два индейских вождя молча поклонились. Граф продолжал, скрестив руки на дуле ружья, поставленного наземь, и глядя собеседникам прямо в глаза:

— Если уж вам так хочется, чтобы я высказал свою мысль, то вот она вся без утайки: мы находимся посреди американских прерий, то есть в самых диких местах нового материка; ваши отношения с белыми постоянно враждебны, вы, черноногие индейцы, слывете за самых непокорных, свирепых и диких краснокожих, иначе сказать — за наименее цивилизованных из всех туземных племен.

— Что же вы находите в этом странного? — воскликнул Серый Медведь. — Наша ли вина, если бледнолицые завоеватели после открытия Нового света преследовали нас, как диких зверей, оттеснили в прерии и считали чуть ли не существами с инстинктами животных? Их надо винить в этом, а не нас. По какому праву упрекаете вы нас в унижении и варварстве, когда это дело рук наших гонителей, а не наша вина?

— Вы меня не поняли, вождь, и если бы не прерывали, а терпеливо дослушали до конца, то сами увидели бы, что я не только не упрекаю вас в этом унижении, но еще и сожалею о нем от всего сердца. Хотя я здесь всего несколько месяцев, однако не раз мог убедиться во многих прекрасных качествах вашего несчастного народа, несмотря на гнусную тиранию белых, на все средства, принятые ими для этой цели.

Вожди радостно переглянулись; великодушные слова молодого человека подавали им надежду на успех их дела.