Меткий стрелок
Шрифт:
— Поймал. Руки у него цепкие. Я сразу ушел обратно за бочки. Сижу, смотрю. Выходили они по одному, гуськом. Женщин и детей вперед. Тихо, как тени. Мужчины юркнули в конюшню, заседлали лошадей. Никто даже не увидел, как они ускакали.
Он закончил свой рассказ и снова взялся за щетку, принялся ожесточенно чистить гриву Звездочки.
Я сидел молча, переваривая услышанное. План сработал. Рискованный, дерзкий, но сработал. Благодаря хладнокровию и смекалке этого старого негра. И, конечно, везению. Оставь Роули ответственных часовых, прикажи им не отвлекаться на пожар — и все могло бы закончиться совсем иначе.
— Они ушли в горы, — повторил я задумчиво. — Значит, будут где-то там. Прятаться. Голодные, без припасов.
— У себя дома они не пропадут, шериф, — Джозайя посмотрел на меня своими выцветшими глазами. — Горы их дом. Они там каждую тропку знают. Найдут и еду, и укрытие.
Мы помолчали.
— Я о тебе ничего не знаю. Откуда ты родом?
Джозайя поведал мне свою историю. Не жалуясь, не требуя сочувствия, а просто перечисляя факты своей долгой и тяжелой жизни, словно листая пожелтевшие страницы старой книги. Голос его был ровным, почти бесстрастным, но за этим спокойствием угадывалась глубина пережитой боли и несгибаемая воля к жизни. Его слова рисовали передо мной картины, от которых стыла кровь и одновременно росло уважение к этому человеку, сумевшему сохранить достоинство там, где, казалось, для него не было места.
Родился он еще рабом, на хлопковой плантации где-то в Джорджии. Имени своего настоящего он не помнил, как и лиц родителей. Хозяева звали его просто Джо — коротко и удобно, как кличка для собаки. Он рассказывал о изнуряющей работе под палящим солнцем с рассвета до заката, о скудной еде, о жестоких наказаниях за малейшую провинность. О том, как видел смерть — от болезней, от непосильного труда, от руки надсмотрщика. Негр показал мне шрамы на спине — следы от их плетей. Но даже в этом аду, говорил он, были проблески человечности: тайком переданный кусок хлеба, ободряющее слово старого раба, учившего его читать по Библии тайком, по ночам, рискуя всем.
Потом пришла Война. Слухи о свободе, о Линкольне, о синей армии Севера доходили и до их плантации. Джозайя рассказывал, как однажды ночью он решился бежать. Один, без ничего, полагаясь только на звезды и слухи о железной дороге, где можно тайком сесть в грузовой вагон или залезть на платформу. Он брел ночами через болота и леса, прячась днем, питаясь тем, что удавалось найти или украсть. Несколько раз его чуть не поймали охотники за беглыми рабами. Но он шел вперед, ведомый одной лишь надеждой на свободу — слово, которое он тогда еще не до конца понимал, но чувствовал всем своим существом.
Ему повезло. Он добрался до линии фронта и примкнул к армии Союза. Не как солдат — черных тогда еще неохотно брали в строевые части — а как помощник в обозе, конюх и землекоп. Он видел битвы — страшные, кровавые. Война, по его словам, была страшной мясорубкой, когда полки подходили вплотную друг к другу, делали несколько залпов из ружей, после чего бросались в штыковую. Пушки тоже было, но там где воевал негр, их было мало, как и конницы.
Победа янки подарила ему свободу. Он даже получил «говорящую» фамилию — Фримен. Разумеется, никаким «свободным человеком» он не стал. Джозайя был нищ как церковная мышь.
После войны наступило время надежд и разочарований. Негр пытался найти своих родных, но тщетно — следы затерялись в хаосе войны. Пытался начать новую жизнь на Юге, получил клочок земли, но Ку-клукс-клан
Фримен работал на строительстве железной дороги, прокладывая путь сквозь прерии и горы. Работа была адской, платили гроши, но это было лучше, чем унижения на Юге. Потом он перебивался случайными заработками: был подённым рабочим у фермеров, перегоняя скот, работал в шахте, пока не осел здесь, в Джексон Хоуле, где Энтони — владелец салуна — взял его конюхом. Здесь тоже было непросто — белые ковбои часто били и задирали его, считая человеком второго сорта. Но Джозайя научился держать удар, отвечать молчанием или коротким, веским словом. Он видел, как менялись шерифы, как рос город, как приходили и уходили люди.
— У тебя никогда не было семьи? — поинтересовался я
И тут в уголках глаз негра появились слезы. Он смахнул их рукавом, ничего не ответил. Долго молчал, глядя куда-то в темный угол конюшни. Я тоже молчал, впечатленный этой историей. Джозайя прошел через ад рабства, ужасы войны, тяжелый труд на Фронтире — и выжил, сохранив себя.
— У каждого своя ноша, шериф, — наконец, произнес негр. — Главное — нести ее прямо.
В тот вечер я понял, что Джозайя — не просто слуга или конюх. Он был одним из тех немногих людей в этом чужом для меня мире, кому я мог доверять.
Следующий день начался буднично. Солнце светило по-осеннему ярко, но уже не так жарко. Я разбирал накопившиеся бумаги в офисе — в основном жалобы фермеров на пропавший скот и отчеты о патрулировании, которые Томми старательно писал корявым почерком. Джозайя подметал крыльцо, насвистывая какую-то заунывную мелодию.
Ближе к полудню я вышел в город прогуляться и перекусить. А заодно встретить дилижанс из Шайена — событие, всегда привлекавшее внимание общественности. Мало ли кто прибыл из столицы штата… Вместе со свежей почтой и парой заезжих коммивояжеров дилижанс привез и свежий номер «Дейли Сан», шайеннской газеты.
Я купил экземпляр и развернул его прямо на улице. И тут же похолодел. На первой полосе, под кричащим заголовком «ИНДЕЙСКИЙ ВОПРОС В ДЖЕКСОН ХОУЛ: ШЕРИФ БРОСАЕТ ВЫЗОВ ВАШИНГТОНУ!», красовалась статья Патрика О’Хары.
Этот ушлый репортер не просто пересказал наш разговор — он вывернул его наизнанку, придав моим словам сенсационный и вызывающий характер. Статья начиналась с патетического описания недавней «резни», устроенной банноками, а затем переходила к моим высказываниям. О’Хара цитировал меня почти дословно, но вырвав фразы из контекста, они звучали как прямая критика правительства и чуть ли не оправдание действий индейцев.
«…Шериф Итон Уайт из Джексон Хоула, города, недавно пережившего кровавое нападение дикарей, — писал О’Хара, — позволяет себе ставить под сомнение политику федеральных властей в отношении коренного населения. Вместо того чтобы требовать возмездия и усиления военного присутствия, шериф Уайт задается вопросами о причинах конфликта, указывая на голод в резервации и несправедливость договоров. „Меньше индейцев — меньше проблем? Пусть мрут?“ — не слишком ли смелые заявления для представителя закона, чья основная задача — защита поселенцев от набегов краснокожих?».