Метод Пигмалиона

Косачев Александр Викторович

– Иногда месть – единственный путь к справедливости.

– Мне всегда казалось, что лучшая месть – это безразличие.

– Не очень-то он страдал.

– Это неправильно! – возмутился я.

– Справедливость мы творим сами!

– Нельзя так!

– Кто тебе так по ушам наездил?! – рассердился Данил.

– Так принято в обществе. Та же Библия так говорит!

– Лунтика пересмотрел, что ли? Завязывай! И при чем тут Библия вообще? Мы русские, и у нас как было язычество главной религией, так и осталось. Вся наша жизнь переведена на языческий манер. Масленица, день Ивана Купалы, суеверия, приметы, которых нет в христианстве. Домовой, Леший…

– Ну, все, – усмехнулся Артем, – сейчас начнется…

– У славян, – продолжил Данил, – в основе

всего была семья, и власть разделялась по семье, и потому был пантеон богов, где у каждого бога было что-то свое. Библия же рождена там, где была монархия, и потому бог был один. Понимаешь, люди просто распространили представления о власти на сказки, в которые хотелось верить. Палка превращалась в змею, вода – в вино, море расступалось, а еще в наказание нападала саранча… Это все лежит в рамках представлений и мечтаний той культуры и того места, откуда она пришла, где все было написано. Разве есть хоть что-то, выходящее за рамки? Нет! Все очеловечено и использует инструменты культуры только тех лет и только того места. И не нужно забывать, что евреи были порабощены и везде были чужими, оставаясь психологически сломленными, потому вечно придумывали какого-то человека, который бы их спас, потому что сами боялись бороться. Вплоть до двадцатого века они не сражались, и это понятно и оправданно. Их не за что осуждать. Сам вспомни: Самсон, Давид, победивший Голиафа, Иисус и прочие. А что касается Руси, так для нас крещение прошло насильно, и все это прекрасно знают. Оно нужно было, чтобы объединить разрозненную Русь перед наступающим врагом, и произошло это, как ты понимаешь, не потому, что христианство – какая-то сверхправильная религия. Просто речь шла о власти и выживании народа. А вообще любая религия – это лишь устаревшая форма передачи правил жизни, знаний, традиций и поведения. И не более того. Все так долго держится и ценится, потому что эволюционно сложилось, что примитивной форме сознания проще воспринимать мир через что-то ему доступное. Религии стали образцом гуманных взаимоотношений из-за своей легкодоступности и красочности. Век Просвещения был совсем недавно, после чего появился атеизм. Совпадение? Вряд ли. Знаешь, меня вообще пугает общество, которому нужно бояться гнева божьего, чтобы вести себя по-человечески.

– Больше похоже на то, что тебе не нравится Библия, потому что она написана евреями, – сказал я, понимая возможные последствия уличения.

– И по этой причине тоже, – устало ответил Данил. – Мы ведь таким образом отворачиваемся от своего прошлого и обращаемся к чужому. Люди молятся чужому богу, который их не может слышать. Может, поэтому все так плохо в стране. Держимся за счет единиц наших и тех, кто молится своим.

– В смысле? – удивился я. – Религия – это же форма передачи знаний. И тут – боги под боком... Как так?

– Религии и боги не связаны между собой.

– Революционное заявление.

– Религии созданы людьми, чтобы помнить о богах.

– Да хорош уже! – сказал Артем. – Данил сам не знает, во что верит. Просто пытается определиться, вот и мечется туда-сюда. Я уже устал его слушать.

– Это же просто, – воскликнул Данил, – что вам не понятно?!

– Ладно, я все понял, – ответил я, понимая, что разговор ни к чему не ведет.

Избитый парень молчал и смотрел на нас. Данил подошел к нему и ударил в грудь что было сил. Тот скорчился. И тут я вспомнил слова социального педагога о статьях из УК РФ. Наша скученность в спортзале была отягчающим обстоятельством, причем, для всех. Это заставило меня переживать больше прежнего. Люди в группе становятся единым организмом, большим и тупым. Мы легко могли войти в раж и убить парня.

– Данил... – Я подошел к чужаку, висящему на груше, и тихо сказал: – Может, не будем большой группой, хотя бы? Это же отягчающее. Это всех подставляет, если вдруг что-то случится.

– Да брось ты! Что с ним случится? – спросил он и в прыжке ударил его в солнечное сплетение. Парень начал откашливаться, задыхаясь.

– Видишь?! – громко произнес я.

– Он на груше висит. Его очень трудно ударить

слишком сильно, потому что он сразу откачнется. И вообще, мы для тебя старались! Мог бы и поблагодарить.

– И даже не позвали в спортзал?! – Я развел руками. Данил подошел ко мне вплотную и, сдерживая злость, тихо сказал:

– Если боишься за свою жопу – вали. Но только не ной тут!

Данил отошел от меня и несколько раз ударил парня по лицу, отчего тот отключился. Я лишь закатил глаза и вышел из падика. Меня задевал этот порочный круг насилия, который никак не хотел разрываться. Но, с другой стороны, я боялся, что мое присутствие и знание того, что происходило в падике, могло стать причиной привлечения меня к уголовной ответственности. А мне не хотелось разделять ответственность за чужую жестокость. Так в мою голову пришла мысль избавиться от последствий.

– Данил, – сказал я, вернувшись, – мне нужно кое-что тебе показать.

– Показывай, – произнес он и рассмеялся.

– Наедине.

– У меня нет секретов, – ответил он, оглянувшись. Данил был зол на меня. Это чувствовалось.

– Мне нужно знать твое мнение, – ответил я, сыграв на самолюбии.

– Ну, ладно. Черт с тобой, – ответил он и проследовал за мной на улицу.

Вечерело. Ночь готовилась заявить о своих правах, побеждая день. Людей вокруг стало меньше. Мы стояли у падика и говорили. Сначала я задал Данилу пару вопросов, подготавливая почву, а затем рассказал все, что было со мной в доме тренера, исключая рассказ о том, что его вынудило быть таким. Он молча выслушал меня и дернулся, лишь когда я сказал, что у тренера был какой-то мальчик лет десяти. Я ему объяснил, что точно не могу знать о том, кто этот мальчик и что там было, но, учитывая, что случилось со мной ранее, представить нетрудно.

– Ты можешь это подтвердить? Видео сохранилось? – спросил Данил, замешкавшись. Ему не хотелось верить в то, что уважаемый в городе человек… не такой.

– Есть, но я не смотрел его и точно не знаю, что есть на записи.

– Включай.

– Ну, вы что тут? – спросил Артем, выходя из падика.

– Ничего-ничего, скоро придем, – сказал Данил, отмахнувшись. Я увидел, что он заинтересован происходящим и уже не играл на толпу.

– Ладно, – ответил Артем.

Данил включил видео. Кусок записи был коротким, но он полностью захватывал события у зеркала и немного еще. Все стопорилось на моей попытке уйти. Трактовать неоднозначно было крайне сложно: на видео отчетливо было видно, что он красовался голый перед зеркалом и пытался пристроиться ко мне сзади. Данил схватился за голову, не зная, что сказать. У меня тоже не было подходящих мыслей.

– Об этом еще кто-нибудь знает? – спросил он, придя в себя.

– Я больше никому не рассказывал и тем более не показывал видео.

– Нужно, блин, не знаю… нужно… Думаю, нужно наведаться к нему и застать врасплох. Нужно проследить. Поймать с поличным. Можно сейчас дойти до него.

– Там парень внизу, – сказал я, – нужно сначала его отпустить. Он уже свое получил. Я поэтому и хотел его отпустить. Не до него сейчас, сам понимаешь.

– Точно. Да. Пойдем.

Мы зашли в падик, сняли парня с груши и вывели за собой. От всех отмахнулись: мол, у нас неотложные дела, и он нам нужен как приманка. За домом, недалеко от кустов, он попытался сбежать, но Данил сразу же догнал его и сбил с ног. Парень пробовал позвать на помощь, но и тут у него ничего не вышло. Из его носа текла кровь, марая и без того грязный снег.

– Да в жопу его! – сказал Данил. – Не до этого. Ссы на него, и пошли отсюда.

– Я? Да не, я не хочу, – растерянно ответил я.

– Саня, твою мать, он тебя обоссал! Это честно. Он – тебя, ты – его. Давай! Зуб за зуб. Это нужно сделать. По законам Хаммурапи!

– Эмм… ладно.

Я послушался Данила. Отмщение пришло: парень был окроплен моей уриной. Внутри меня больше не было груза, который я носил до этого дня, но было какое-то зудящее чувство превосходства, которое было мне незнакомо и которое немного пугало. Оно мне нравилось. Но долго об этом думать я не мог. Нам нужно было идти.