Метод Пигмалиона
Шрифт:
На следующий день в школу я не пошел. Сотрясение, гематомы, тошнота, головная боль от яркого света и громких звуков – с таким не учатся. На требование матери рассказать, что случилось и кто это сделал, я ничего не ответил и даже не собирался. Прекрасно понимал, что станет только хуже, если расскажу. Но доводы матери были, в некотором роде, убедительными и, в определенной степени, верными.
– А чего ты молчишь-то?! Кого покрываешь? Тебя избили и забрали телефон. Как это можно оправдать? Ты их оставляешь безнаказанными, и, получается, никакой ответственности они за это не понесут. Ну, а ты – молодец, ты промолчал. Герой! Но молодец для кого? Для них! Тебя воспринимают, как мальчика для битья, которого можно избить и ничего за это не будет. Тебе
Мама отчитывала меня перед уходом на работу, а я молчал. Даже не знал, что ответить. Конечно, она была права. Я сам позволял так поступать. Но таким образом решать проблему не собирался. Мой главный враг жил внутри меня, и он постоянно меня подводил. С ним нужно было справиться раз и навсегда. Что мне эти сиюминутные решения проблем? Пожаловался – помогли. Всю жизнь потом бегать жаловаться? Я действительно дитя попкорна и киноэкрана, но я ни в коем случае не трус и не жду спасения. Мне просто нужно время, чтобы разобраться с собой. Как только я это сделаю, все изменится. Наверное, дело даже дойдет до выполнения миссии, о которой столько мыслей. Я покажу им, что я больше, чем груша, больше, чем смех, больше, чем тот страх, который они могут мне внушить. Мне нужно только справиться с собой, и все встанет на свои места. Это как с часовым механизмом: одна из шестеренок плохо работает, и все идет не так. Вот я ее починю, и все будет нормально. Все будет, как и должно быть и как задумывалось изначально. Все получится.
По привычке выходного дня я сел играть в Warhammer 40k. Но игра не пошла. Меня тошнило, резало глаза, болела голова, и вообще было трудно сосредоточиться на задачах игры. Также меня не покидала мысль о том, что прошлым вечером сделал Серега. Мой так называемый друг под давлением толпы пинал меня ногами и пел про меня всякую гадость. Я не понимал, как можно быть такой тварью. Сегодня он говорит, что друг, а завтра – пинает ногами, поет гадости и отрекается от меня. Это до какой же степени нужно быть гнилым человеком, чтобы так себя вести?! Что вообще происходит в голове у таких людей?! Он что, много себе выгадал? Как он спит по ночам? Отвратительное существо, которое нужно было придавить сразу же, как только он задышал. Если уж что-то пошло в человеке не так, то это уже трудно остановить. Такие люди не меняются, потому что у них нет принципов. И нет, они не исповедуют философию воды, они исповедуют философию собачей блевотины, в которой собака – это верность, которая отрицает кислоту и избавляется от нее. Собака – друг человека, Серега – нет. Проклятый ублюдок!
До самого вечера я злился на себя и сложившиеся обстоятельства. Но после пришла мама и сказала, что мне придется ходить в секцию бокса и это не обсуждается. Решение для нее было странным, но я не стал вдаваться в детали. И не был против. Однако до двух часов ночи не мог уснуть, переживая о том, что будет там, ведь мне никогда в подобных местах бывать не доводилось. Я, конечно, был смелым человеком, но подобные вещи меня все-таки тревожили.
Я проснулся рано утром от волнения. Затем проволновался весь день. После работы мама повела меня на мою первую в жизни тренировку, которую я наконец-то дождался. Был даже рад, что волнение позади.
– Ох, зря я согласилась, – немного растерянно произнесла мама, – там
– Как обычно. Чего бояться-то? Почему ты решила отвести меня в секцию бокса? – спросил я.
– Я пообещала деду.
– Он знает? Ты что, с ним говорила?
– Да…
Мама еще что-то говорила, а я внутри сгорал со стыда. Во мне словно был огромный котел, в котором можно было плавить железо. Мнение деда для меня было важным: он был для меня авторитетным лицом и, казалось, знал ответы на все вопросы. Он был умным и сильным. Я уважал его мнение, как ничье другое. И теперь я должен был доказать не только себе, но и ему, что во мне живет великая личность, а не собрано несколько пудов дерьма, которые ни на что не способны, кроме как трястись от звука чужого голоса и ждать подачки вместо того, чтобы взять свое по праву.
– Подожди здесь, – сказала мама, когда мы уже вошли в спортзал.
Я растерянно зажался у стены, глядя в светло-красный пол и думая о том, что теперь обо мне подумает дед. Как же мне было стыдно! Но после я подумал, что как раз-таки пришло время меняться, и начал оглядывать пространство возле себя: стены выкрашены в цвет асфальта, по всему залу висели груши черного и красного цвета, а в центре располагался ринг с синим и красным углами. На окнах лежали разные перчатки. Ощущалась прохлада. В зале занимались три человека лет тридцати.
– Привет, ты новенький? – произнес парень лет двадцати трех, проходя мимо.
– Угу, – качнул я головой в ответ.
– Не бойся, тут классно. Лучшее место в мире!
В его голосе была доброжелательность, которой я не встречал прежде. Собственно, я не был готов ее встретить в месте, где люди бьют друг другу по лицу. Это меня даже немного смутило. Слова незнакомого парня расслабили и позволили перестать волноваться о том, что подумает обо мне моя семья. Все ведь уже произошло, и лучшее, что я мог бы сделать, это начать меняться с этого самого дня, который вел меня к переменам. Если дед сказал быть здесь, значит, я буду здесь и добьюсь результатов, на которые он даже не рассчитывал!
– Ну, все, сынок, я пойду, а ты уж поаккуратней тут, – сказала мама и обняла меня.
Я смутился и приготовился, что надо мной будут смеяться из-за объятий, но не услышал ни звука. Глядя ей вслед, я чувствовал, что остаюсь в незнакомом месте, где люди друг друга бьют, и я для них, в большей степени, живая груша, которая не сможет дать сдачи в силу отсутствия необходимых навыков. Мне даже хотелось убежать прочь, но удерживало лишь то, что так хотел мой дед. Я не мог еще больше унизиться перед ним. К тому же перемены требуют силы духа. Только трусы боятся перемен, потому что не знают, чего ожидать. А я не трус!
– Пока разминайся, – произнес тренер, обращаясь ко мне, – позже познакомимся. Разминаться умеешь? Физкультура ведь была в школе?
– Да, – ответил я.
Тренер был лысым, крепким мужчиной лет сорока на вид. На нем были черные штаны и красная футболка Nike с коротким рукавом. Чувствовал он себя уверенно. В воздухе витал легкий запах его дешевого одеколона. На какой-то момент мне даже показалось, что люди, сформированные в СССР, какие-то шаблонные: одинаковые короткие стрижки, тучность, стереотипы в поведении и прочие вещи. Конечно, такими были не все, и я, наверное, ошибался, но это все-таки чувствовалось. Даже физкультурник – лысый спортивный мужик с дешевым одеколоном. Что может быть банальнее? Нет, ну правда?!
Пока я разминался, в зал пришли еще несколько человек. Все переодевались и начинали разминаться самостоятельно, без указаний, что делать. После уроков физкультуры в школе это было удивительно: каждый сам разминается, и нет групповой разминки, все самостоятельно что-то делают, а не по указке. Сами! Все – сами!
– Я вижу, все собрались, – произнес тренер, оглядывая разминающихся. Все посмотрели на тренера. – С нами будет заниматься новенький. Подойди, – сказал он, глядя на меня. Я неуверенно подошел, опустив взгляд. – Как тебя зовут?