Метод Пигмалиона
Шрифт:
– Думал, сможешь убежать, да? – произнес задира, ударяя ногой по моему лицу, словно по футбольному мячику. Я закрылся от ударов, которые градом проносились по телу, искренне не понимая, что им надо.
– Что вам надо? Что вам надо?! Что надо?! – закричал я грубо, все еще закрываясь.
Удары поредели. А через пару секунд и вовсе прекратились. Они ушли.
Я кричал, чтобы понять, за что, а они били, даже не понимая, зачем. Вопрос выбил их из колеи. Тогда я впервые понял, что мы живем в мире смыслов. И, если смысла нет, то и что-либо делать не будет никакого интереса. Люди так воспитаны обществом. Сказать напрямую, что человеку просто нравится что-то делать, у большинства не хватит смелости, особенно если действие достойно порицания и не может нравиться. Более того: садизм прекращается тогда, когда прекращается виктимное поведение – поведение жертвы. Это стало моим открытием! Я лежал избитый на холодном льду, на который люди порой то плюют, то сморкаются, и улыбался, словно смог их победить
ГЛАВА III
В школе шептались про мои синяки. Кто-то говорил, что я визжал, как поросенок, а кто-то – что даже навалил в штаны. Я молчал. Не реагировал. Собаки лают – ветер дует. Я прекрасно понимал, что сегодня они смеются надо мной, а завтра будут гордиться тем, что меня знали. Я начал понимать, что жизнь не ограничивается школой и кучкой шакалов, которые будут сбиваться в стаи на работах или во дворах после того, как окончится школьное время. Пусть они там лаются, как уличные псы, и скулят о своем, а я лучше стану им начальником на работе и буду их дрессировать, заставляя ходить на задних лапах по команде. Стану жить ярко и долго, а они пусть существуют, ностальгически вспоминая тот короткий промежуток своего расцвета, когда могли выделиться грубой и совершенно тупой силой, от которой останется только пыль на дороге. В отличие от них, я никогда не ждал от этого мира жалости или подачек, жил в другом времени и системе измерений. И теперь там, где раньше томилась надежда, зацвели густые луга. Я начал верить в свои силы.
Учебное время, особенно школьное, не является показателем успешности человека. Это я понял, когда лежал на грязном льду. Дома ко мне было одно отношение, в школе – второе, на улице – третье, а в секции по боксу – четвертое. Каждое из них, хотя бы немного, но отличалось. Поскольку я особо не переключался между социальными ролями, пытаясь всем понравиться и угодить, как это делали остальные, то вполне мог сконцентрироваться на одной роли, которую собирался выполнять хорошо. Бокс стал моей идеей-фикс. Это было моим наваждением, в котором я мог реализоваться. Он занимал все мои мысли от и до. Все, о чем я теперь думал, – стать лучшим в секции. А раз я могу где-то стать лучшим, значит, школа, по большому счету, ничего не решает, и переживать не о чем. Битый быстрее адаптируется в жизни. Ведь можно сколько угодно долго учить льва поведению шакала, но шакалом он никогда не станет.
Вернувшись домой, я закрылся в комнате, поставил подушку на стол, создал сзади нее опору из стопки учебников, встал в стойку, которую мне показывал тренер, и начал потихоньку повторять выученные движения, легонько касаясь подушки. Выдыхался, подходил к зеркалу, смотрел на себя, поворачивался и вновь принимался стучать по подушке. В голове повторял одну и ту же фразу: «Я сильный! Я справлюсь! Я все смогу!». И так по кругу. Фраза въелась в подсознание, и я ее произносил уже непроизвольно. Даже когда руки уже опускались и в горле пересыхало настолько, что мне казалось, будто я задыхаюсь, фраза все равно звучала у меня в голове. Синяки, которые я видел в зеркале, лишь придавали сил. Я их больше не стыдился и продолжал ударять до тех пор, пока не выбился из сил настолько, что уже больше не мог стоять на ногах.
Утром я не мог подняться с кровати. Все тело разрывала боль в мышцах, еще сильнее, чем после первого дня занятий. Поначалу я испугался и, несмотря на то, что знал о мышечной боли, все равно боялся, что не смогу больше заниматься. Даже впал в некоторую панику. Но мама сказала, что это абсолютно нормально и что так происходит со всеми, и я не сломал себе руки и не порвал связки, и что это все временно. От этого я смог успокоиться. По совету матери размялся и более-менее начал двигаться.
После школы я пришел домой и первым делом попил воды. Затем сел за компьютер и начал смотреть упражнения на выносливость в домашних условиях. Выбрал прыжки на месте и отжимания. Если с прыжками было относительно нормально, то отжимания приходилось делать от стены, поскольку мой вес не позволял делать их полноценно от пола. Мне было слишком тяжело.
Мотивация нового дня отличалась от предыдущего. Было довольно трудно заставить себя делать упражнения, и я не понимал, почему... Цель была та же, человек был тот же, но сил и рвения уже поубавилось. Но понемногу я смог заниматься. У себя в голове вновь повторял фразу: «Я сильный! Я справлюсь! Я все смогу!». Она придавала уверенности в собственных силах и стала, скорее, мантрой, которую я наговаривал себе под нос. Расслабиться не позволял ни на минуту, хотя очень хотелось. Понимал, что если отступлю, дам себе хотя бы маленькую поблажку, то сделаю шаг назад. Шаг назад – это не только шаг в обратном направлении, но еще и упущенный шаг вперед. Для меня это было равносильно поражению, а я не мог получить его в боксе, который стал для меня откровением. Я его исповедовал не рассудком, а сердцем, а
Пока у человек нет цели, его легко сломать, особенно, если это ребенок. Американский философ и педагог Джон Дьюи подчеркивал: «Дети вынуждены жить в зависимом положении и потому вырастают с привычками подчинения». Я не собирался никому слепо подчиняться, потому что у меня появилась доступная цель, которая осуществлялась. Прежним я стать не мог и не собирался, поскольку увидел, что могу преодолеть свой организм. Искренне поверил, что в теле толстого мальчика, за всеми этими жирными складками спрятан уверенный в себе мужчина с большим сердцем и большой целью в жизни. И чем крепче я в это верил, тем сильнее было желание сорвать ненавистный занавес и предстать перед всеми настоящим. Сжечь себя старого и возродиться прекрасным фениксом, лишенным плохого оперения.
– Ну, как самочувствие? – спросил меня тренер на тренировке. – А это что за новые синяки у тебя?
– Это не синяки, – коротко ответил я, – это мотивация!
– Вижу, ты очень мотивирован, – усмехнулся тренер.
Затем мы перешли к разминке и побежали. Бежать было трудно, мышцы еще болели, но я понимал, что это не просто боль – это насильственное изгнание из моей жизни жирного мальчика, который не мог полноценно управлять собственным телом.
Пробежав в этот раз уже пять кругов без остановки, я все-таки остановился. Организм, в отличие от меня, еще не был готов к таким нагрузкам и потому требовал своего. Любому человеку будет трудно бежать, когда у него буквально наступает асфиксия и верх над волей берет инстинкт самосохранения – самый сильный из возможных инстинктов. Человек научился его глушить, но, как только дело доходит до края и инстинкт начинает срабатывать, все остальное перестает властвовать над волей. Суицид не был бы так популярен у молодежи, если бы подростки действительно осознавали, что могут умереть. Психопаты бы не были такими бессердечными, если бы психика не искажала картину мира. И, конечно, ни один психически здоровый человек не стал бы умирать ради секса, как, собственно, не хотят этого и самцы богомола, которые не помышляют о предстоящей кончине. Инстинкты голода и жажды смешно даже рассматривать. Социальный инстинкт не срабатывает, когда макака-резус принимает попытки утащить банан у альфы, ведь иначе бы она даже не пыталась. Материнский не срабатывает у львиц, когда в прайде объявляется новый вожак и убивает всех львят. И даже у людей материнский инстинкт гаснет, когда во время родов будущая мать кричит: «Вырежьте его из меня, я больше не могу!». Инстинкт самосохранения человека не включается либо пока человек не почувствует присутствие смерти, либо пока не испытает нестерпимую боль, гасящую сознание, как это случилось у меня, когда началось сильное кислородное голодание, от которого сознание стало отключаться. Человек, конечно, способен пойти на смерть, пока она не стоит над его шеей с поднятой косой, но его поведение резко меняется, когда боль начинает приходить постепенно – отсюда эффективность пыток, разрушение сознания, а также сломанная воля при длительных насильственных действиях.
– Болят мышцы? – спросил тренер после пробежки.
– Да. Очень сильно. Особенно утром или когда посижу какое-то время, а потом встаю, – ответил я, тяжело дыша.
– Со временем крепатура пройдет, если регулярно заниматься. Через неделю будет не так болезненно, а месяца через два-три, может, четыре, зависит от организма, крепатура исчезнет совсем. Так что не переживай.
– Я сильный! Я справлюсь! Я все смогу! – неосознанно пробурчал я себе под нос.
– Что? – спросил тренер.
– Все нормально, я готов, – ответил я, подняв взгляд.
– Ну, вот и отлично! Принес тетрадь и ручку?
– Да.
– Тогда бери их и пойдем, я расскажу, как теперь будешь питаться.
Я чувствовал сильную усталость, и в голову постоянно закрадывались мысли о том, чтобы все бросить. Конечно, я их прогонял, но они возвращались. Пока я шел за тетрадью, мне хотелось упасть на пол, прижать руки к телу и просто потеряться в пространстве, растворяясь на атомы.
– Вот, смотри. В пище содержатся питательные вещества: белки, жиры, углеводы, витамины, минеральные вещества и вода. Белок, то есть протеин, это строительный материал, как кирпичики, из которых состоит любой организм. Углеводы – топливо, источник энергии. Жиры выполняют похожую функцию, что и углеводы, но только нужны как канистра с бензином в багажнике, на потом. Витамины – нутриенты, которые нужны для метаболизма или, проще говоря, восстановления, к примеру, после тренировки. Минеральные вещества – составляющие тканей и органов, без них кости рассыплются, кровь не свернется, ну и так далее. Вода – и так понятно, без нее мы просто кучка пыли. Записал?