Метод супружества
Шрифт:
Да, я не могу находиться в этой стерильной больничной палате, где пахнет хлоркой и смертью, со всеми мониторами и отсутствием каких-либо отвлекающих факторов в виде моего телефона или какого-нибудь сериала на «Netflix».
Мне нужна моя лучшая подруга.
Но не она вошла в дверь больничной палаты.
Нет, вошел мой гребаный муж.
Я не слишком много думала о нем. Была занята размышлениями о том, что могло случиться, что еще может случиться. Да, я слышала сердцебиение ребенка час или
Именно такие мысли крутились в моей пульсирующей голове. Не совсем логично, но беременную женщину даже в лучший день нельзя назвать логичной.
Кип, очевидно, приехал со строительной площадки, и пережил какую-то суматоху по дороге сюда.
Выглядел он неважно. Волосы в беспорядке, как будто он вырывал их, а глаза дикие, даже звериные. Энергию, исходящую от него, можно было описать только как чистую панику. Когда его взгляд остановился на мне, лежащей на кровати, ужас исказил его лицо.
Он рядом со мной на расстоянии нескольких больших шагов.
— Детка, — шепчет он, наклоняясь, будто планируя поцеловать меня или что-то в этом роде, но останавливается на полпути.
От него пахнет деревом, солью и… Кипом. Часть меня расслабляется. Немного.
Он навис надо мной на несколько мгновений, и никто из нас ничего не говорит.
Я не хочу, чтобы он двигался. На самом деле, хочу, чтобы он приблизился. Чтобы он подошел ближе. Чтобы он был со мной в этой постели, и хочу свернуться калачиком у него на груди, зарыться в него, и чувствовать себя… в безопасности.
Может быть, если бы он задержался еще на секунду, я бы открыла рот и попросила именно об этом, но он отступает назад, придвинув стул к кровати как можно ближе. Он устраивается на нем так, словно больше не может стоять.
Я смотрю на него, не в силах вымолвить ни слова, слишком боясь разрыдаться. И, несмотря на то, что это чертовски безумно, я вспоминаю, что он говорил. Его не интересовали ни я, ни ребенок.
Но тогда почему он здесь?
Почему он выглядит таким чертовски… измученным?
— Черт, — он в отчаянии прикрывает рот рукой.
Описать выражение его лица можно только одним словом.
Мучение.
Хотя думала, что ожесточилась по отношению к этому человеку, создала щит, сквозь который он не смог бы проникнуть, чтобы причинить мне вред, мне больно видеть Кипа в таком смятении.
— Мне нужно объяснить, — говорит он, хватая меня за руки и прижимаясь губами к моим пальцам.
Жест невероятно нежный. Сладкий. Любящий.
— Объяснить? — повторяю я. — Если только ты не заплатил этому парню за то, чтобы он свернул на мою полосу и врезался в меня, я почти уверена, что тебе нечего объяснять.
Губы Кипа сжимаются, а глаза сердито сверкают при одном упоминании о человеке, ставшем причиной инцидента.
Я не завидую этому парню — или девушке — прямо
Если выжили, Кип выглядит так, словно собирается это изменить. Что в равной степени пугающе и отчасти возбуждающе.
Я не должна думать, что все его действия сексуальны, особенно когда лежу на больничной койке. Казалось, мое либидо нисколько не пострадало в результате несчастного случая.
— Я разберусь с этим… позже, — обещает он, повторяя то, о чем говорило страшное выражение его лица. Он все еще сжимает мою руку. — Я только что провел гребаный час, думая, что ты мертва, — он кладет другую руку мне на живот.
Мое тело напрягается от этого прикосновения. Кип много прикасался ко мне до того, как я забеременела, и каждый раз я расслаблялась — фактически таяла. Но он никогда не прикасался рукой к тому месту, где я растила нашего ребенка, не с таким мягким и благоговейным выражением на лице.
Мне это понравилось. Его рука на моем животе. И о чем говорил этот жест. Но я также чертовски ненавидела то, что мне это нравилось.
Я все еще должна злиться на этого парня.
— Я не умерла, — сухо говорю я. — Мы не умерли, — смотрю вниз, на свой живот, на его руку, лежащую на нем, и принужденно хмурюсь. — У нас все в порядке.
Кип переводит взгляд с моего живота на глаза.
— Ты лежишь на больничной койке с огромной раной на голове, сломанным запястьем и кучей других травм, которые могли быть намного хуже.
Несмотря на мой гнев на этого человека, его паника меня задевает.
— Хуже не будет, — мягко говорю я ему.
— Ага, — бормочет он, на секунду закрыв глаза, как будто ему нужно напомнить себе об этом. Он снова открывает их, пристально глядя на меня. — Мне нужно объяснить, почему я был таким гребаным мудаком последние пять месяцев.
Я изгибаю бровь.
— Сейчас подходящее время для этого разговора? Я на самом деле не в настроении выслушивать твои проблемы с обязательствами, и травмами стать отцом, — говорю я. — Какими бы серьезными, ты их ни считал, ты не заставишь меня почувствовать к тебе хоть какую-то симпатию на данном этапе, — теперь в моем голосе появилась резкость. Я чувствую странную злость из-за того, что он пытается оправдаться, пока я лежу на больничной койке.
— Да, я понимаю, что сейчас не самый подходящий момент для этого, — соглашается он. — У меня должно было хватить гребаных яиц сказать тебе об этом в ту же секунду, как ты сказала мне, что беременна. Может быть, это могло бы что-то изменить. Может быть, ты бы не лежала здесь.
— «Может быть» — не самая веселая игра, — сообщаю ему. — Независимо от того, сказал бы ты мне, или нет, я бы не была мистически защищена от всех несчастных случаев.
Кип не выглядит убежденным. Конечно, он думал, что достаточно силен, чтобы все изменить, если бы просто вошел в свою роль «мужчины».