Метро 2033. Отступник
Шрифт:
Сегодняшняя тоска и ярость были особенно сильны, настолько сильны, что даже испытанное средство не помогло. И вернувшись домой, зная, что уснуть не получится, инспектор, достав из ящика чуть пожелтевшую тетрадь, чернильницу и перо, принялся выводить неровные буквы.
«Я опять пишу этот дневник. Это мой секрет и преступление против так называемой Миусской Политии. Самая главная деревня в этом клоунском государстве называется Великий Лакедемон. Звучное название получилось из захолустной Лакедемоновки. Наверное, понты и тщеславие всегда сопутствуют человеку, в какую бы эпоху он не жил. И даже если люди будут гнить в подземных гадюшниках, где и жрать кроме крыс будет нечего, то и там обязательно найдутся «избранные», которые будут кичиться, что крысаки у них в клетках более серые, нежели у остального быдла. Я могу поставить свою шкуру, что кроме нас наверняка есть выжившие. Например, в бункерах на Урале, куда перед войной непрерывным потоком шли грузовые самолеты или даже в метро, вроде Московского, или в сибирских деревнях, где бомбить было нечего, но везде люди захотят возвыситься над товарищами по несчастью. Вот и у нас вокруг Малые Федоровки, Гаевки, Беглицы, но есть, смешно сказать, «столица» и извольте ее называть Великим Лакедемоном. Вот поэтому я ненавижу человечество. Вот поэтому жалею, что оно не погибло полностью.
Если вдруг кто-нибудь когда-нибудь прочитает мой дневник, и удивится, почему я испытываю такую ненависть к себе подобным, то неизвестному читателю я отвечу так: во-первых, люди ее заслуживают, а во-вторых, ты меня судить не имеешь права!
Мне надоело описывать свое детство и юность. О том времени я уже рассказал в трех тетрадях: ничего хорошего в нем не было, и потому сразу же после школы я смылся из своего задрищенского поселка в Санкт-Петербург, где поступил в Политех. Там была сильная военная кафедра. Не знаю, стоило ли мне идти добровольцем, но Министерство обороны всех и вся призывало в ряды вооруженных сил по контракту, соблазняя достойной зарплатой. Я никогда не рвался стать военным, но деньги определили мою судьбу. Могу сказать, что зря: с зарплатами в Минобороны я накололся, потому что инфляция росла быстрее прибавок.
Итак, я стал «пиджаком». Этим презрительным словцом кадровые военные называют закончивших гражданские вузы. Я не отличался рвением, но и разгильдяем тоже не был. Дослужился до старлея и вот-вот должен был получить капитанские звездочки. Не знаю, желали мы войны или нет. Хотели ли войны наши враги? Кто являлся нашим врагом, я тоже не знаю. Бесполезно гадать. Потому что ни мы, ни наши враги, ни кто-либо еще на этой обреченной планете уже ничего не решал. Но кто тогда ими командовал? Думаю, что обыкновенные скоты. Скотство всегда затмевало человеческий разум. Поэтому случившийся ядерный коллапс – норма для людской истории.
В последний месяц перед Концом наше подразделение было переброшено на юг России. Мы перевозили горючее, боеприпасы, продовольствие и прочие материальные ценности. Готовились ли мы к большой заварухе? Честно – понятия не имею. Но на военный аэродром возле Таганрога мы постоянно доставляли разные грузы. Здесь же разбили полевой лагерь вэдэвэшники. Абсурд. На кой здесь нужны были ВДВ? Защищать аэродром? Штурмовать Крым? Навряд ли. Мне вообще думается, что командование само до конца не понимало, что оно делает и, главное – зачем. Впрочем, адекватных действий недоставало в моей стране уже не первое десятилетие. А теперь я с очевидностью убеждаюсь, что бардак в головах был не только здесь, но и там. Ты, возможный читатель, спросишь: «где – там?» А я отвечу: там – это на Западе, там – это на Востоке, там – это на Юге, там – это везде. Весь мир съехал с катушек задолго до большого абзаца. Но дело не в этом…
Чтобы показать подлость и безумство, мне незачем описывать историю мира. Достаточно своей маленькой истории. Старлей Алфераки был моим другом. По крайней мере, я, дурак, так считал, забыв, что между людьми дружбы не бывает. Но тогда мы с самого начала как-то сразу сошлись. Два холостяка, живущие в одном офицерском общежитии в соседних комнатах. Вместе служили, вместе «культурно отдыхали». Я, идиот, ему даже сочувствовал, ну как же? Человек давно должен был капитанские звездочки получить, а все в старлеях ходит – куча взысканий, характер отвратный, постоянные жалобы на превышение власти, к тому же инвалид – в какой-то секретной операции лишившийся одного глаза.
При этом был он рубахой-парнем, хоть и со своими странностями – чересчур увлекался Спартой. Рассказывал, что предки у него оттуда. А какой-то генерал, сподвижник графа Орлова, как раз Лакедемоновку и построил, и назвал так не по-русски, в память об исторической родине, а в Таганроге вроде целый дворец у него был, самый красивый дом в городе… Во время революции, понятное дело, все отняли. Хорошо хоть самих не расстреляли, дворяне все же, а то не было бы на свете такого Толика Алфераки. Уверен теперь, это было бы к лучшему, но что выросло, то выросло. Ну мне тогда было все равно кто он, даже интересно послушать его россказни и всякие семейные истории, сетования на спрятанные где-то или утерянные документы, из-за чего невозможно доказать свое право на землю и дворец. Иногда я спрашивал себя: «Он гонит, или серьезно все так и есть?», – но потом решил не заморачиваться. У каждого свои тараканы. Я вот, например, футбол любил, хотя про то, что в сборной страны играл и на международные матчи ездил – не рассказывал. В целом он был неплохим парнем, и, видимо, таким бы и оставался. Но времена меняются, и люди меняются вместе с ними. А если что-то меняется резко, то и мы в мгновение ока становимся другими. А если проще, маска очень быстро с лица слетает, и видно человека таким, какой он есть.
Когда нашу часть перебросили в Ростовскую область, в Таганроге он встретил бывшего сослуживца. Оказывается, Алфераки был вэдэвэшником, да попал под раздачу: лишился глаза и руку чуть не оторвало. Вот каким хреном он потом в автомобильных войсках оказался, я уж не знаю, мой как бы друг не рассказывал об этом. Может, пожалели из армии гнать, может, еще что. И вот встретил он товарища своего бывшего, тоже вэдэвэшника. Эта сволочь – капитан Орлов, мне сразу почему-то не понравился. Взгляд у него был какой-то… такой… даже не знаю, как выразиться. Будто говорил он всем своим поведением: «Кто не со мной, тот против меня». Фюрер непроявленный, одним словом.
За день до Большого бума ушел мой как бы друг в увольнение. И Орлов тоже в увольнение ушел. Был с ними и третий: старший прапорщик Руденко, еще один вэдэвэшник. И как оказалось, тоже конченая сволочь. Поехали они с ночевкой на Золотую Косу пьянствовать. Представить только: миру осталось жить сутки, а у нас половина личного состава в увольнениях. Такой бардак.
Я остался в хатке, где нам выделили временное жилье. Делать было нечего, и я почему-то решил посмотреть фотографии, которые Алфераки сделал в Таганроге: со всех сторон отфоткал свой дворец и другие исторические места. И вот в этой же папке я обнаружил текстовый файл. Видимо, они подходили по тематике. Собственно говоря, мне незачем было его открывать. Чужая личная информация. Но тогда я как-то не задумался об этом. И вот я щелкнул на neos_lakedaimon.docx…
Хотя, конечно,
Вот и Алфераки писал, что мир катится в бездну. Что виною всему прогресс, плюс идея равенства людей, которого не может быть в принципе. Есть Общественное Мнение, которое вроде бы всем управляет, да только формирует его кучка зажравшихся и не достойных власти ублюдков. А сущность современного мироустройства такова: быдлом без денег управляет быдло с деньгами. То же самое на Западе, и в Китае, и у всех прочих. Население планеты превысило допустимые нормы. Человечество в тупике. И выход Алфераки видел только в большой встряске, в мировой катастрофе. Ибо гибель большинства будет благом для всех остальных. А после того, как все закончится, можно будет строить новое общество, сословное по своей сути. Только аристократия, власть избранных, основанная не на богатстве, а на силе и воле спасет мир…
В общем, читал я до самой поздней ночи. Не скажу, что было неинтересно, что слова моего друга ввергли меня в отвращение, или что они меня возмутили. Однако спать я лег с тревожным сердцем. И не зря. Потому что на следующий день случилась война…»
Инспектор так и не дописал свою историю. Когда до рассвета оставалось не более часа, он начал клевать носом, неразборчивый почерк его стал расплывчат, и, наконец, Игорь уснул прямо за столом.
Свернувшись клубочком в пыли небольшого овражка, уткнувшись лицом в подол юбки, Алёна Третья вздрагивала от рыданий, и хотя все слезы давно уже пролились, но она все никак не могла успокоиться, забыв даже о птеродактилях, которые могли заметить скрюченную женскую фигурку и напасть.
Хозяйка Дома Алён удивилась необычному предложению посетить Беглицу, но не стала расспрашивать и придираться. Видно, перспектива оплаты за дневное время, когда путаны были почти без работы, ей понравилась.
Алёна получила пропуск, слегка пофлиртовала с охранником на южных воротах, который хотел всенепременно проводить ее, и быстро освободилась от назойливого вояки.
До самой Беглицы женщина тоже добралась без приключений.
День начинался так хорошо, что в мечтах Алёна уже обнимала своих малышей, ведь выполнить задачу царя казалось достаточно легко. Впервые за два года работы на правителя Романа она получила такое задание. В ее обязанности входил обычный сбор информации с клиентов – своих и чужих, что конечно, тоже оплачивалось, но отнюдь не так щедро, как в этот раз. Может быть, если она толково справится, то поднимется на следующую ступень и ее переведут из борделя? Ведь будучи женщиной совсем не глупой, Алёна понимала, что не может быть единственной осведомительницей на весь Лакедемон…
В подобных мечтах она даже не рассердилась на постового в Беглице, который хмуро осмотрев ее фигуру спросил:
– Зачем пришла, рабыня?
– Я разве похожа на рабыню? – произнесла женщина, окидывая взглядом свою юбку, сшитую из добротной ткани и крепкую, почти новую обувь.
– Ты похожа на дуру, раз поперлась из Лакедемоновки в одиночку, – сказал сторож, почесывая затылок, шмыгая носом и дерзко глазея на пришедшую.
Теперь, лежа в канаве и сотрясаясь в рыданиях, Алёна соглашалась с его словами: она была полнейшей дурой, если вообразила, будто задание будет простым.
Беглица, по сравнению с Лакедемоном, производила впечатление грязной, захламленной дыры. Впрочем, увидев старосту, Алёна поняла, что мусор и непросыхающие лужи на улице всего лишь зеркально отражали облик худого чумазого мужика с копной нечесаных волос, одетого в засаленную полосатую рубаху.
Он зло посмотрел на женщину, словно прикидывая, как ловчее ее ударить, а потом, ни слова не говоря, ушел в дом. Алёне ничего не оставалось, как пройти за ним через полутемные сени, в пустую горницу, где стоял только колченогий стол, на который и взгромоздился странный руководитель Беглицы. Дверь за спиной захлопнулась под чьей-то рукой, и женщина почувствовала, как по затылку прошла волна мурашек.
Впервые Алёна растерялась перед мужчиной, не зная с чего начать разговор. Она попыталась поймать его блуждающий взгляд, но вдруг, плюнув буквально ей под ноги, мужик грубо сказал:
– Раздевайся, коль зашла.
– Мне нужно что-то у вас купить, – опешила Алёна. – Я могу хорошо заплатить. Вот трудодни…
– Мы тут не торгуем! – староста показал ей кулак. – Это вы там, кацапы, устроились, а мы народ простой, живем без денег. Зачем мне трудодни? Что нам тут покупать? Яйца у птеродактилей?
Алёна хотела рассмеяться этой нехитрой шутке, но почему-то не смогла преодолеть внезапный страх.
– Патроны есть? – спросил староста, сверля ее немигающим взглядом.
– Патронов нет, – убито произнесла женщина.
– Тогда раздевайся.
Алёна почувствовала отчаяние. Этот скот просто издевался над ней, но трава была нужна как воздух, иначе Роман будет недоволен, иначе нечего и думать, чтобы увидеть детей, иначе ей никогда не выбраться из борделя, разве только за Дамбу Теней…
Когда через два часа Алёна, вся в синяках, ссадинах и укусах, сжимая в кулаке мешочек с дурью, шатаясь, вышла за ворота Беглицы, ей показалось, что прошел месяц. Она почти не помнила, как оказалась на раздолбанной дороге. Овражек, на дне которого она понадеялась найти воду – высох, так что смыть с лица слюну старосты, мерзко пахнущую перегаром, было невозможно. Тогда женщина опустилась в пыль, свернулась клубком и завыла, давясь слезами.
Последний раз Алёна рыдала так два года назад, когда ее поймали на воровстве, за которое по законам Лакедемона полагалась смертная казнь. Судьи остались равнодушными к объяснениям, что заболевшему ребенку нужны были лекарства, а купить такие вещи было не на что. И молодая женщина ожидала самого худшего, представляя себе дальнейшую судьбу троих детей, которые остались бы круглыми сиротами. Поэтому предложенная царем Романом сделка показалась в тот момент подарком судьбы.
Второй правитель Лакедемона обещал отправить детей в Ломакин, где их не ждала бы голодная смерть или рабство, а ей всего-то и надо было, что внимательно слушать и тщательно запоминать, что болтают клиенты в борделе.
Алёна до сих пор помнила жесткие холодные пальцы хозяйки заведения, когда та ощупывала грудь, живот, ягодицы… Было тошнотворно и мерзко, очень хотелось оттолкнуть наглые руки и убежать.
– Ну, – сказала мадам, закончив осмотр, – тело, конечно, не первой свежести, рожавшее тело. Но все же ты нам подходишь.
За первые полгода Алёна, получившая прозвище Третья, научилась многому, что раньше ей даже и во сне не могло пригрезиться, но она терпела и улыбалась. Для нее заниматься «любовью» с посетителем было все равно, что давиться полусгнившей крысятиной и приговаривать при этом, поглаживая живот, что ничего вкуснее в жизни своей не пробовала. Сколько раз после очередного клиента хотелось залить слезами подушку, однако надо было готовить сообщение для покровителя.
Царь Роман приходил раз в месяц, и она пересказывала все, что услышала от мужчин или от других путан, которые частенько перемывали кости клиентам. Беда была в том, что ничего стоящего никто не говорил. Одни поругивали царя Романа, другие – царя Антона…