Меж двух огней
Шрифт:
Мне скучно и, пока медсестра подмешивает мне в кровь ставший неопасным яд, мой взгляд блуждает по комнате. Белые стены, белая мебель, белый врачебный халат. Белая подушка, бледная рука, безвольно лежащая на белом одеяле, белая лампа и черная жемчужина на белой тумбочке. Жемчужина? Откуда?
Что-то новое, необычное, ломающее привычный порядок. Задача, которую жизненно важно решить. Я лихорадочно роюсь в самых дальних уголках памяти, пытаясь понять, какое место занимает этот кусочек в мозаике моего прошлого.
Квартальная Бойня. Жаркое солнце. Синее море и высокие волны, разбивающиеся
Пит. Он так хотел, чтобы я жила. Зачем? Не знаю ответа, но внутренний голос шепчет, что я должна подчиниться. Мой напарник, союзник и друг был готов умереть, только бы вытащить меня с Арены. Все получилось так, как он хотел. Возможно, его убили за то, что я осталась в живых.
Со дня, когда погиб отец, по жизни меня вело чувство долга. Перед семьей, перед жизнью сестры, перед памятью папы. Когда твоей судьбой управляет долг, все сразу кажется простым и полным смысла. Мне было проще жить именно так, оглядываясь назад глазами живой и смотря вперед глазами мертвого. И сейчас, стоило мне вспомнить теплый взгляд Пита, его открытую улыбку и надежные объятия, это чувство снова постепенно овладело мной. И сразу стало легче.
— Гейл?
— Да? — глаза старого друга загораются надеждой, когда он слышит мой голос после стольких дней равнодушного молчания в ответ на его попытки завести разговор.
— Мне нужна твоя помощь.
— Все, что угодно, Кискисс
— Я хочу выбраться отсюда. Хочу обратно в реальность.
Теперь я понимаю, зачем нужно просыпаться по утрам. Теперь я знаю разницу между правдой и вымыслом. Видишь, Пит? Я живу. Как ты и хотел.
========== Глава 5. Сильная ==========
Недоверие.
— Так что вам от меня нужно?
Мой голос слегка подрагивает: я боюсь потерять самообладание. Меня раздражает все, что происходит вокруг и все, кто меня окружает. С нетерпением жду, когда собрание закончится и мне разрешат уйти из этой мрачного помещения. Не поймите меня неправильно, в Дистрикте, расположенном под землей, любая комната погружена во тьму, которую не в силах разогнать тусклый свет миниатюрных лампочек. Мне трудно здесь находиться: я слишком привыкла к свободе. Но наибольшее отвращение у меня отчего-то вызывает кабинет Президента. Он кажется зловещим, лживым и хранящим множество скелетов в запертых на стальные замки старых шкафах.
— Мы хотим, чтобы ты помогла нам, — уклончиво отвечает Альма Койн, присев за длинный стол рядом со мной. Я, по привычке держа всех на расстоянии, отодвигаюсь. По гримасам на лицах присутствующих понимаю, что противный скрежет ножки стула о пол режет слух не только мне.
— Как именно? — честности я уже давно не жду, но мне нужна хоть какая-то определенность.
— Как я уже сказал, Китнисс, — прочищает горло сидящий напротив нас Плутарх, — все, что сейчас творится там, на поверхности земли — это революция. А ты — Сойка-Пересмешница, та сила, что ею движет.
Я — сила? Очень смешно, Хевенсби. Сломленная, сведенная с ума, почти убитая — мне рассказали, сколько времени и усилий потребовало мое восстановление — это я. Но не сильная, нет.
Терпение заканчивается. Мне противно находиться в одной комнате с этими людьми. Я ненавижу их. По правде говоря, сейчас я ненавижу почти всех — кроме тех,
Но больше всего я ненавижу себя. Кто виноват в том, что собранные было по осколкам жизни Победителей снова раскромсало на куски? Кто несет ответственность за гибель Дистрикта 12 и почти всех его жителей? Ответ один, и в нем не может быть сомнений: Китнисс Эвердин.
Вылетев из комнаты и как следует хлопнув дверью напоследок, врезаюсь в Гейла. Когда он успел стать таким высоким? В мою жизнь ворвались Голодные Игры, и у меня почти не осталось времени, чтобы замечать, что хорошего, знакомого, мирного происходит в этом мире. Я так много пропустила. Например, как выросла Прим и постарела мама. Или как Гейл превратился из парня в мужчину. Щеки заливает краска: я чувствую стыд и раскаяние пополам со смущением.
Странно, но вместо того, чтобы извиниться и отстраниться, я еще сильнее прижимаю пылающее лицо к его широкому плечу и обвиваю руки вокруг шеи друга. Тот зарывается носом в мои поредевшие волосы и шепчет:
— Все плохо?
— Не очень хорошо…
Не надо было отвечать. Раньше Гейл не мог вытащить из меня и звука, зато теперь я не могу остановить льющийся поток слез и слов. Парень обнимает меня еще крепче. Я невольно сравниваю его хватку с объятиям Пита. От Мелларка исходило слабое, но приятное тепло, от Хоторна — колючий, обжигающий, бросающий в волнующую дрожь холод. Я не знаю, в чем нуждаюсь больше.
— Я буду твоей силой. Хочешь?
Мой мальчик с хлебом, одуванчик, согревающий меня своим солнечным теплом доброты, больше не со мной. Но прежде, чем уйти, он изменил меня. Теперь мне нужен кто-то рядом. Постоянно, каждую минуту, каждое мгновение моей последней битвы. Я больше не справлюсь в одиночку.
— Хочу.
Другой день. Другая комната. Другие чувства.
— Что я должна делать?
========== Глава 6. Безликая ==========
Стыд. Холодные капли стекают по лицу и падают на дно глубокой раковины. Потоки краски окрасили воду, меня и все вокруг в черный цвет. Кожу пощипывает. Губы плотно сжаты, но во рту все равно чувствуется жирный привкус помады. К горлу подступает тошнота. Трудно дышать. Легкие наполнены искусственным дымом со съемочной площадки; в них больше нет места даже для кислорода. Я смотрю в зеркало, и мне становится страшно. Что с моим лицом? Оно серое, оно мертвое. Никакое, как и я сама. И это — лицо революции?
При мысли о событиях сегодняшнего утра обычно бледные щеки пылают огнем. Я не справилась. Я бесполезна. В груди поднимается горячая волна злости. Ну почему все вечно ставят на меня?!
Перед глазами все еще маячат ухмылка Хеймитча и разочарованный взгляд Гейла, а в ушах звучат бодрые напутствия Эффи, раздраженные крики Плутарха и непрекращающиеся замечания режиссера. Закрываю глаза и зажмуриваюсь настолько крепко, что становится больно. Надо успокоиться. Чертыхаюсь сквозь зубы. Надо, но не получается. Накатывает ощущение, будто я снова стою на сцене и слушаю указания, что доносятся через интерком из застекленной кабинки. Молчаливая до немоты, послушная до покорности и безвольная до безликости. Даже не марионетка — так, декорация. Меня подкрашивают, одевают, поправляют, ставят, поворачивают, ломают. Обо мне говорят в третьем лице, словно у меня нет своего собственного, первого. Или словно я не его не заслуживаю.