Меж молотом и наковальней
Шрифт:
Милая сцена… из тех, которые надолго запоминаются.
Анри поймают. Рано или поздно. Но откуда-то я точно знала, что это ничего не изменит. И что еще ничего не закончилось.
Глава двадцатая один. Алина
Падают с ярко-алых роз лепестки, плавит все вокруг жара. Мне душно… длинное белое платье льнет к влажной от пота коже, я дрожу, жду и боюсь его прикосновений. Все это как-то не так, совсем не так. Стыдно и больно. И все плывет перед глазами. А он все понимает…
Я помню все. Сладость его поцелуев, крепость его объятий. И как темнеют от страсти его глаза, до пронзительной черноты. Но все это не сейчас… не в этой жизни. Давно.
Он моя боль. Он голос моей совести. Он тот, от кого моя душа поет от счастья и истекает кровью. Я проклинаю и благословляю тот день, когда его встретила. Ну почему так поздно-то… Боже, почему так поздно-то?
Он улыбается, горько, безумно, целует мою ладонь и тихо шепчет:
— Я знаю, знаю, прости… прости, родная. Знаю.
— Я не могу так. У нас ребенок. Пойми.
— Понимаю. Гонишь?
— Не могу… сил нет тебя прогнать.
— А у меня сил нет уйти. Не бойся… я не буду ничего требовать. Я не буду рвать тебе сердце. Я не буду вас разлучать…
— Он согласен, чтобы ты остался… но под одним условием. И ты знаешь каким. Прости… прости, мой родной…
И пальцы дрожат, когда я ему протягиваю украшенный сапфирами ошейник.
А он все так же улыбается. И я жадно вглядываюсь в его лицо, стараясь запомнить каждую его черточку … ведь таким я его больше не увижу.
Саша приехал с самого утра: в часов так восемь, я еще и глаза продрать толком не успела. Всю ночь почти не спала, задремала лишь под утро, а все равно мучили странные сны. Едва живая спускалась по лестнице за дозой живительного кофе и старалась не думать ни об Анри, ни о его предательстве, ни о вампирах вообще. Нафиг все! Были размышления поинтереснее… Книгоед.нет
Солнышко, вижу, на улице. Подглядывает сквозь занавески, красит дубовые панели на стенам симпатичным медом. И глазки режет так, что ничего уже не хочется.
Мои сны. Откуда? Всю меня мучили какие-то странные обрывки, которые больно уж походили на воспоминания. Ласковый рассвет, мягкость простыней, крепкие объятия… маленький домик у берега моря. Шелковая радость счастья, когда на тебя смотрят с такой ошеломляющей любовью… это было так давно. И особенно этот последний обрывок. С ошейников.
Это было так недавно. И это было совсем неправдой.
Очередная выдумка моего слишком яркого воображения.
А если нет?
И так хотелось, чтобы это было правдой. Лучше уж этот незнакомец с темными глазами, чем Анри… лучшее влюбленность в кого-то из сна, чем…
Вспомнив, как недавно хотелось любви вампира, я передернулась. Все же во всем случившимся есть доля и моей вины. А говорят же умные люди, любопытство
А лестница казалась бесконечной… Отчаянно зевая и пытаясь выкинуть из головы сонную дурь, я шла и шла вниз, почти не замечая настойчивого звонка в дверь. Что в этом доме кроме меня открыть некому?
Открыть было кому: что-то там скрипнуло, и к двери проплыла бодрой походочкой Маман. Ей, видимо, спалось хорошо. Открыв дверь, Маман дернула плечами, распахнула широко створку, буркнула:
— Ты, верно, к Катьке? — и пошла себе дальше, оставив гостя так и стоять на пороге.
Впрочем, гостя я ждала, потому особо и не удивилась.
— Хочешь кофе? — спросила я, доковыляв, наконец-то, до кухни. Ну почему эти проклятые часы тикают так громко?
И почему мне так отчаянно кажется, что у меня похмелье? Хотя я вчера даже и не думала пить…
Сашка? Сашка сам дорогу найдет, чай не маленький.
Сашка нашел. Нарисовался в дверях кухни, когда я уже запустила автомат экспрессо. Прислонился спиной к косяку двери и спокойно так, рассудительно сказал:
— Первая чашка моя.
— Обойдешься, — буркнула я.
— Ну и ты как с гостями разговариваешь?
— Незваный гость хуже татарина, — беззлобно ответила я. — Тебе как, черный?
— Черный. Кать, ты как?
Неожиданный вопрос как плетью по плечам огрел. А еще больше ласковый тон, которого я от Сашки ни в жизнь не слышала. И сразу же стало нечем дышать, глаза наполнились слезами, а горло сжало от боли… Ну почему они вот все так… только начнет заживать, как плюх на рану соли, да побольше? Ну сглупила я, бывает… со всем бывает.
— Ничего… переживу…
— Ли сейчас не может приехать. Работа. Но просила передать, что если совсем плохо…
— Прекрати! — выдохнула я. — Сейчас же прекрати меня жалеть!
Сашка лишь шумно вздохнул за моей спиной, потом подошел вдруг, обнял меня со спины, крепко-крепко, положил мне подбородок на плечо и прошептал едва слышно:
— Я знаю, как это сложно. Я знаю, почему ты сбежала. Понимаю, что ты боишься.
Руки мои задрожали, и Саша ласково помог мне поставить чашку на стол. Симпатичную такую чашку, с розовыми мишками. Пу ее страшно любила, было бы жалко разбить… черт, ну о чем вот я думаю-то?
— Просто будь осторожна, — продолжил Саша. — Ведь если это все же не Анри…
— Не хочу об этом разговаривать.
— И не надо, — так же мягко, как ребенка, уговаривал меня Саша. Еще немного и укачивать как маленькую начнет. Но вырываться я не спешила. Еще немножко… совсем немножко. Я позвлю и себе, и ему. — Я не уговариваю и не защищаю его. Теперь уже ничего не изменишь, инквизиция выдала на Анри приговор. Его поймают, его буду ловить, пока не поймают, они упрямые, а с инквизицией на хвосте Анри будет не до тебя. Но все же…