Между адом и раем

Белл Тед

Сазерленд и Конгрив посмотрели друг на друга, но промолчали.

— Но убийство было исполнено чисто по-колумбийски. Чтобы разобраться, я сам ездил в Стэниел-Кей, по подсказке одного моего друга, молодого полицейского Баюна. Он сказал, что знает трех кубинских ребят — братьев, которые выполняют случайную работу на Экзумах. Они работали барменами, рыбачили, все такое.

— Да, продолжайте, пожалуйста, — возбужденно сказал Конгрив.

— Они привлекли внимание Баюна, как он мне сказал, потому что

носили очень дорогие ювелирные украшения. Колумбийские украшения. Он заподозрил, что это были члены наркомафии, и начал за ними присматривать.

— Значит, три кубинца на службе Эскобара устроили это? — заключил Росс. — Звучит вполне правдоподобно.

— Так подумали и мы с Баюном и стали искать следы преступления. В то время технология была совсем примитивной. Мы нашли отпечатки ступней, отличные от подошв жертв. Согласно отпечаткам, убийц было трое. И эти трое кубинцев исчезли как раз той ночью. Никто их больше не видел.

— И что было дальше? — спросил Конгрив, подавшись вперед и потерев ладони. От возбуждения он даже забыл о тропической жаре.

— Никто не стал прислушиваться к моим словам. Я ведь был новичком, мне мало кто доверял. К тому же дел в то время было на несколько лет вперед. Поэтому я продолжил расследование самостоятельно. Среди знакомых моего отца был начальник местного отделения ЦРУ. Его звали Бенджамин Хилл. Все это я рассказал ему. ЦРУ взяло меделлинский картель под наблюдение. Но, конечно же, Бен ничем не мог мне помочь, ведь официально американцев в Колумбии не было. Поэтому я уперся в каменную стену.

— Что вы сделали потом?

— Я просто снял со счета все свои сбережения, еще занял денег у отца и поехал в Колумбию. Внешность трех братьев Баюн мне описал подробно. Более того, я получил ордер на их арест. Приехав в Меделлин, начал опрашивать население. Все только улыбались и отрицательно качали головами. Наконец я встретился с начальником полиции Меделлина, показал ему следственные материалы, описал приметы подозреваемых.

— Извините, перебью, — сказал Конгрив восхищенно. — Сейчас вы можете описать нам их приметы?

— Конечно, у меня даже есть наброски. В любом случае, я ни черта не добился от этого начальника. Он, как и все, был в кармане у Эскобара.

— Можно посмотреть эти наброски? — попросил Конгрив.

— Пожалуйста, — сказал Уизерспун, доставая из папки потрепанные листы бумаги.

— И на этом все закончилось? — спросил Конгрив, изучая грубые карикатуры.

— Не совсем, — ответил Уизерспун. Он встал с кресла и посмотрел на залитые солнцем ветви калузы. Пустой рукав его рубашки колыхал ветер.

— В последний вечер, после того, как я встретился с начальником полиции, начиненный ста килограммами тротила автомобиль взорвался прямо у отеля, в котором я остановился. Весь фронтон здания вывалился

наружу, шесть человек при этом погибло. Среди них — молодая мать с двумя младенцами. Она как раз входила в отель, когда произошел взрыв. А я потерял правую руку.

— Вашей вины в этом не было, мистер Уизерспун, — утешил Конгрив старика, положив руку на его костлявое плечо.

— Не было ли? — сказал в ответ Уизерспун.

30

Хок заглушил двигатель мотоцикла и неохотно слез с него. Он любил заводить свой старый «Нортон Коммандо» и рад был любому поводу. Вчера днем, когда он уехал от Вики, у него был всего час, чтобы рассмотреть свое новое жилище. Попав в чудесную спальню в небесно-голубых тонах, он лишь успел позвонить в Нью-Йорк художнице по интерьеру Ли Кони, поблагодарить ее за прекрасную работу, потом прыгнул под душ, надел смокинг, сел на свой «Нортон» и помчался в джорджтаунский клуб.

— Привет, Пелхэм, старина, — проговорил Хок, поднимаясь по каменным ступеням и улыбаясь дворецкому. — Рад видеть тебя среди живущих.

— Как сказал Альфред Теннисон в своем стихотворении «Ручей», «я продолжаюсь вечно», милорд, — заметил пожилой слуга, слегка поклонившись.

Пелхэму Гренвиллю, должно быть, было около ста лет. До сих пор у него была густая седая шевелюра, величественный нос и блестящие голубые глаза. Он носил безупречно белые перчатки, однобортный пиджак, полосатые брюки и белый галстук, туго затянутый на шее.

Большую часть жизни он провел работая у разных представителей династии Хоков. Хотя по профессии он был дворецким, его давно уже перестали считать слугой. Он был членом семьи. Он был Пелхэмом, стариной Пелхэмом, который поддерживал в идеальном состоянии жилище Хоков. И пока наследники не уезжали на учебу в Итон или Хэрроу, а потом и в Дартмут, он был их воспитателем.

Пелхэм настаивал на своем участии в контроле за реставрационными работами и обустройстве дома.

Хок не посмел ему в этом отказать. Так как сам Хок уехал по делам, а в доме на площади Бельграв никого не осталось — ну разве что старая тетушка или кузина могла иногда зайти попить чаю, то Пелхэм имел полное право находиться здесь. Кроме того, Алексу нравилось общество Гренвилля.

Хок строго посмотрел на Пелхэма.

— Чтобы никаких поклонов и расшаркиваний. Это Америка, Пелхэм, страна свободы, равенства и братства.

— Как же это? — шмыгнул носом Пелхэм. — Я служу уже восемьдесят лет. Мне просто не обойтись без своих навыков. О, святые небеса! Посмотрите на себя, милорд, вы весь в крови!

— Должно быть, измазался, пока ужинал, — улыбнулся Хок. — Я успею быстренько помыться?

— Только если очень быстро, — сказал Пелхэм. — Мадам только что звонила. Она уже в пути.