Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен
Шрифт:
— И пусть сам выберет себе одного или двух спутников, — добавил я. — Пригласите еще молодого Говарда, вашего поэтически одаренного кузена…
— Генри, графа Суррея?
— Точно. Мне будет весьма приятно общество наших юных придворных. У нас подросло новое поколение. — У меня мелькнула еще одна идея, и я высказал ее: — А из старшего поколения мне составят компанию Карью и Невилл. Посмотрим, найдут ли все они общий язык. И кстати — вот уж поистине блестящая мысль, — приглашу-ка я с собой Шапюи! Пусть сам убедится не только в упрямстве Марии, но и в
— Если вам действительно хочется позлить Шапюи, то лучше всего взять в компанию Кромвеля.
— Умница! — воскликнул я, расхохотавшись. — Однако мне говорили, что они вполне ладят между собой.
— Сведите их вместе, и вы сами увидите, — хитро улыбнувшись, предложила она.
Уилл:
И король действительно свел вместе столь странных попутчиков ради собственного развлечения, ему хотелось послушать, как споет этот хор. Более того, при дворе уже выросло два поколения, и именно Говарды являли собой наглядный пример витавших в воздухе перемен.
Старший Говард — Томас, герцог Норфолк, его матушка Агнесса, жена Элизабет и все одиннадцать отпрысков были консервативными, несгибаемыми и лишенными воображения католиками. Мужчины сражались, а женщины хлопотали по хозяйству в их огромных северных владениях. Только это они и знали и не смели помыслить ни о чем ином.
А младшие Говарды, стайка молодежи — Генри, граф Суррей, его сестра Мария, Болейны и восемь детей Эдмунда Говарда, — были на редкость либеральными особами, погрязшими в распутстве. И наш король по собственной инициативе решил воочию убедиться, кто есть кто.
Генрих VIII:
Итак, в последний день января странная компания паломников покинула Ричмондский дворец и направилась к святилищу Богоматери в Рексфорде.
Мы повернули на восток, навстречу восходящему солнцу, следуя той же дорогой, какой я ехал в Лондон в то давнее утро, когда проснулся королем Англии. Ветер тогда разносил благоухающие ароматы, и я упивался ими, поскольку все мои чувства были обострены. Может, оттого, что множество людей выстроились вдоль обочин, приветствуя меня…
Узкая проселочная дорога превратилась ныне в широкий наезженный тракт. Сбоку к моему седлу была привязана специальная подушечка для облегчения боли, терзавшей мою бедную ногу. Перед отъездом я смазал ее мазью и щедро обмотал бинтами — повязка не будет видна под объемистым, по-зимнему утепленным дорожным плащом. В толстых защитных обмотках я чувствовал себя намного лучше. Надеюсь, никто случайно не толкнет меня…
— Великолепно, ваша милость!
Шапюи подъехал почти вплотную, его сверкающие глаза так и выискивали проявление какого-либо недовольства, раздражения, выдающего человеческие слабости. Беспечно посмеиваясь, я направил лошадь вправо, дабы он не задел мою ногу.
— Меня впечатлило ваше религиозное рвение, — продолжил он. — Паломничество в январе представляется мне крайне необычной
Гнев вспыхнул во мне, точно пламя, охватившее сухое полено. Он узнал! Нет, невозможно. Шапюи лишь пытается нащупать мое слабое место.
— Мы едем проверить это «святилище», прежде чем решить его судьбу. Я не склонен никого осуждать, не разобравшись в сути дела.
— Так же как вы разобрались с королевой? Когда уехали тем июльским утром, дабы избежать чреватой опасностями встречи?
Я вздохнул. Вновь мы вступили в узкий круг разговоров о Екатерине. Вариантов диалога было крайне мало.
Я: Уверяю вас, я не оставлял в Виндзоре королеву.
Шапюи: Нет, именно оставили. Огорченную и глубоко любящую вас королеву.
Я: Ничего не понимаю. Ах… возможно, вы имеете в виду вдовствующую принцессу?
Шапюи: Нет, королеву.
И так далее, и тому подобное. Раньше такие перепалки слегка развлекали меня. А ныне они наряду со многими иными занятиями вызывали у меня лишь досаду и раздражение. Возможно, следует записать вопросы и ответы на паре карточек, какими пользуются лицедеи, чтобы при очередной встрече мы могли просто обменяться ими, и дело с концом.
Я прервал его миролюбивую травлю.
— Через несколько дней вы увидите ее дочь, леди Марию. И тогда сами сможете решить, чего она лишилась из-за упрямства вдовствующей принцессы.
— Она ведь и ваша дочь, — с глупой ухмылкой напомнил Шапюи. — Если, конечно, не верны предъявленные вами к сей набожной королеве претензии и она осталась целомудренной вдовой вашего брата Артура, а рождение Марии произошло исключительно по воле Святого Духа.
— Столь легкомысленное поминание Святого Духа, — произнес другой знакомый голос, — едва ли пристало такому набожному католику, как вы. Ибо сказано: «… всякий грех и хула простятся человекам; а хула на Духа не простится человекам» [76] .
76
Евангелие от Матфея, 12:31.
Я не заметил приближения Кромвеля и слегка вздрогнул, когда он вкрадчиво, с легкостью острейшего лезвия вклинился в наш разговор. Шапюи тоже встрепенулся от неожиданности. Эти двое противников обожгли друг друга взглядами, едва не подпалившими гриву моей лошади.
— Именно духовное небрежение развратило прелатов, — продолжил Кромвель, — и даже монахи, увы, уже начали смердеть. Вот вы, к примеру, призываете почитать церковь, а сами высмеиваете ее перед людьми. Фи, Шапюи! Ни одна дама не прельстится таким рыцарем. Будь у меня дочери, я не позволил бы им одарить вас благосклонностью.