Между Бродвеем и Пятой авеню

Полянская Ирина Николаевна

Знакомые на улице с удовольствием раскланивались со Стратоновыми. Александр Николаевич с некоторой поспешностью снимал шляпу и несколько раз кивал с любезной улыбкой, девочки приостанавливались, делали книксен, как было принято в этом прибалтийском городке. Иногда Александр Николаевич задерживался где-нибудь на перекрестке, выхватив из толпы какого-нибудь знакомого; люди обтекали их, знакомый застенчиво отвечал по-русски, а Стратонов, довольный тем, что так легко усвоил чужой язык, говорил по-латышски. Авторитет Александра Николаевича тогда был высок.

Они свернули в совершенно тихую улочку. Здесь один за другим

шли старинные особняки с башенками, балкончиками, циркульными оконцами и пышными подъездами. Липы, как швейцары, стояли у входа, им-то некуда было бежать от этих доживающих свой век некогда роскошных домов. Два года назад, когда Стратоновы только приехали в этот город, Александру Николаевичу предложили квартиру в одном из таких домов, но он наотрез отказался, потому что в особняках не было центрального отопления и газа, да и система канализации безнадежно устарела, не говоря уж о том, что это теперь была окраина, а Стратонов не желал зависеть от транспорта, ни от чего, ни от кого не желал зависеть.

Стратоновы поднялись на второй этаж по деревянной с широкими скользкими перилами лестнице, вдыхая грустный запах старого дерева, ветхости, заброшенности, и отец постучал уверенной рукой в массивные двери. Казалось, со всех сторон дома, из каждого уголка в ответ раздались шаги, вспорхнули тени, дверь открылась, и тут произошло что-то странное — воздух вдруг затвердел, покрылся амальгамой: дверь отворилась в зеркало.

Стратоновы стояли на пороге, образуя группу из четырех женщин: бабушка и мама обнимали с двух сторон девочек, отец отступил к стене, собираясь пропустить вперед свое семейство. Через порог в темной глубине коридора стояли те же женщины, те же девочки. Старуха с пышной седой шевелюрой с той стороны пристально смотрела на величавую старуху с этой, маленькие кудрявые женщины уставились друг на друга в удивлении, девочки против Гели и Таи стояли, так же сцепив пальцы. Все те были в темных платьях, чем отличались от нарядных Стратоновых. Тут точно рябь прошла по глади зеркала, странный обман нарушился — это выступил вперед Александр Николаевич, ничего удивительного, кроме траурных платьев, не заметивший и сразу угадавший их смысл, — но что-то сжало сердце Марины.

— Прошу вас, — проговорила в это время женщина, — заходите. Входите, девочки.

— Палдиес, — хором сказали Геля и Тая.

Старуха, подняв одну бровь, посмотрела на них, повернулась и молча двинулась по коридору, включая по дороге свет и освещая узкий от надвинувшейся со всех сторон печали туннель.

Александр Николаевич с сомнением покосился на непрочно прибитую, скособоченную вешалку и сделал знак остальным оставаться в пальто. Старуха плавно шла впереди, сопровождаемая девочками, а женщина, увидев, что Александр Николаевич наклонился и развязывает шнурки ботинок, замахала руками. Стратоновы, торопливо вытерев ноги, пошли вперед мимо велосипедов, прислоненных к стене, железной ванны, трюмо, пузатого комода.

— Сюда, пожалуйста, — произнесла женщина, встав в дверях одной из комнат. — Вот инструмент.

...Он был похож на затонувший корабль, помнишь, нам именно это сравнение пришло в голову, едва мы увидели его в целом, без подробностей, обнаруженных после, — пожелтевших клавиш, исцарапанной подставки для нот, — мы ощутили отчетливый запах покинутого жилья, сиротский запах ящика, из которого отхлынула музыка и жизнь так давно, что, положи сейчас руку на клавиши, рояль не поверит и отхватит руку по самую кисть. Его струны уже привыкли к летаргическому сну. Мы увидели единственную

вещь, осевшую на глади рояля, прежде захламленного нотами, линованной бумагой, партитурами опер, — это была репродукция портрета нежного гения гармонии, фотография его же надгробия висела на стене. С высокого лепного потолка к самым клавишам спускалась люстра с самодельными стеклярусовыми светильниками; кресло выразительно выгнуло ножки, точно собиралось бежать, если кто-то осмелится в него опуститься. Чувствовалось, что прежде в этой комнате правил рояль, все от потолка до паркета было подчинено ему. Нам показалось, он пустил корни в пол, отодрать его будет невозможно, но мы уже хотели его, и только его, во что бы то ни стало, а не белозубое с зеркальными боками пианино.

— Сюда, пожалуйста, — повторила женщина.

Губы отца дрогнули; он взглянул на жену, и она прочитала в его взгляде: однако где еще найдешь такое ископаемое? В какой гробнице, у чьего саркофага оно несло тысячелетнее дежурство?

— Инструмент действительно очень старый, — подтвердила старуха, — мой сын приобрел его в одной семье много лет назад.

— Разве ваши девочки не учатся музыке? — спросила Марина.

Старуха посмотрела мимо нее и без всякого выражения в голосе сказала:

— Мой сын трагически погиб месяц назад.

— Мама, — укоризненно шепнула женщина.

— Мой сын трагически погиб, — повторила старуха, не глядя на невестку, точно ее тут и не было. — С того дня никто из нас не открывал крышку инструмента.

Бабушка, которая уже чуть было не прикоснулась к клавишам, отвела руку.

— Нет, прошу вас, — с некоторым высокомерием продолжала старуха, — вы должны попробовать, конечно.

— Может, вы нуждаетесь в деньгах, — участливо произнес отец. — Не могу ли я чем-то вам помочь?..

— Мы, безусловно, нуждаемся в деньгах, но ничем помочь вы нам не можете, — отрезала старуха.

— Мама! — воскликнула женщина.

— Помолчите, Анна. Лелдэ, — обратилась старуха к девочке, — вытри, будь добра, пыль. Геля, пододвинь кресло.

— Какое совпадение, — пролепетала мама, — нашу старшую тоже зовут Геля.

— Но вы не латыши? — спросила женщина.

— Нет, и имя у нее русское — Ангелина, Геля.

— Нашу зовут Геленой, отец был наполовину поляк...

— Анна, эти подробности людям ни к чему, — сказала старуха.

Серафима Георгиевна ударила по клавишам, и блистательная мазурка Шопена сверкнула из-под ее рук.

— Мать, у людей горе, что-нибудь потише, — сказал по-немецки отец.

Бабушка оборвала мазурку и пробежала по клавишам гамму.

— Сколько стоит ваш инструмент? — спросил отец. Старуха назвала цену.

Таких денег у Стратоновых не было. Но стихия сострадания уже подхватила отца.

— Инструмент прекрасный, — подтвердила бабушка, — чуть западает соль второй октавы, но это пустяки.

— Отчего же, — возразила старуха, — мы вызовем мастера, не беспокойтесь. Мы продадим инструмент только в хорошем состоянии.

Бабушка еще раз пробежала пальцами клавиатуру и заиграла фантазию Шопена. Марина посмотрела на старуху и чуть не вскрикнула: та стояла совсем бледная, сжав зубы, как под пыткой. Женщина, похожая на Марину, качнулась и, схватившись рукой за грудь, бросилась вон из комнаты.

— Держите себя в руках, Анна, — слабым голосом ей вслед сказала старуха.

Глаза у Таи наполнились слезами, она протянула руку и погладила младшую из девочек по голове. Та удивленно посмотрела на нее, перевела взгляд на бабушку и отодвинулась.