Между Бродвеем и Пятой авеню

Полянская Ирина Николаевна

— Нормальненько.

И, махнув рукой, заскользила по льду. Ее алая ягодная шапочка замелькала в толпе пестрых конькобежцев. Коля подул на руки, все еще растроганно улыбаясь.

Из репродуктора тут же грянула музыка, широкий, плавный на поворотах «Севастопольский вальс». Иоланта по кругу пронеслась перед ним с какой-то девочкой, помахав ему. Коля вскочил, чтобы ей ответить, но она была уже далеко. Потом она снова выплыла из праздничной толпы, самая праздничная, самая легкая фея, и стая других фей неслась за ней. Он поискал глазами парня в овечьем свитере — оказалось, он катается в паре с их литераторшей. Очевидно, партнер, взрослый парень, нравился молодой

учительнице — она все время смеялась. Иоланта с девочкой находились поблизости от этой пары, точно привязанные незримым тросом: очевидно, спутница Ланы любопытствовала на училкиного кавалера. Коле пришло в голову, что Лана, разгорячившись, захочет напиться, и он отправился в буфет, заранее представляя, как удивит ее своей расторопностью.

В длинной очереди, на его счастье, оказался знакомый по авиамодельному кружку, который его окликнул. Они постояли, обсуждая предстоящие областные соревнования, куда знакомому предстояло ехать выступать вместе со своей моделью радиоуправляемого гидросамолета, затем приятель поинтересовался, с кем Коля пришел на каток.

— Со своей девушкой, — без запинки сказал Коля.

— А, — сказал приятель, косясь на бутерброды в витрине. — Я ее знаю?

Коля буркнул фамилию Иоланты.

— Ага, — сказал приятель. — Старшая или младшая, их, кажется, две сестры?

— Младшая, Иоланта, — пробормотал Коля.

— Красивая девчонка, — равнодушно отозвался товарищ, и Коля в порыве благодарности, что он не усомнился в его близости к великолепной Иоланте, хлопнул его по плечу.

— Тебе чего, с колбасой или с сыром? — спросил озадаченный товарищ.

— Ага, с сыром и колбасой, — сказал Коля, — и лимонаду еще.

Когда он вернулся на свое место, Иоланты на катке не было. Почувствовав в ногах слабость, Коля опустился на заснеженную скамью с бутылкой в руках. Нет, ее не было. Кто-то махал ему рукой и кричал — не алая шапочка, другая плыла к нему. Коля потряс головой, надеясь, что зрение все же вернется к нему вместе с Ланой, но перед ним стояла всего лишь Вера. Она что-то говорила, но Коля не понимал, что именно.

— Где Лана? — спросил он наконец.

— Генка здесь, — внимательно посмотрев на него, объяснила Вера и уселась рядом с ним.

— Что за Генка? В вязаной кофте?

— Ну, — подтвердила она. — У тебя лимонад, можно?

— Можно, можно.

— Открой, пожалуйста.

Коля откупорил бутылку.

Вера отвернулась от него и попробовала глотнуть.

— Не могу из горла. На.

Коля вынул из кармана бутерброды.

— Хочешь?

Она покачала головой, посидела еще немного, придумывая, чем обратить на себя Колино внимание, потом вскочила и полетела по льду. Коля и не заметил этого. Вдруг откуда-то с верхних трибун запрыгала на него Иоланта, крича: «Ой-ёй, лови-и!»

Коля подхватил ее под мышки и усадил на скамью. Все его страхи исчезли как дым.

— Ой, лимонад, дай глотнуть! — потребовала она и припала к бутылке.

Вода потекла по подбородку. Лана отерлась шапочкой, подышала на руки и снова подняла бутылку. Коля вложил ей в свободную руку бутерброд.

— Пасибо, пасибо, — залепетала Иоланта, — я ухожу, я улетаю...

И ушла, улетела с бутербродом в руках.

Коля взял бутылку, умиленно разглядывая горлышко, и стал тоже пить. Он сделал несколько глотков — Иоланта уже стояла перед ним и, задохнувшись от бега, спрашивала:

— Слушай, а кто красивее, я или наша литераторша?

— Клаудиа Кардинале, — ответил Коля.

Она не засмеялась.

— Я серьезно.

— Ты, царица, спору

нет.

— То-то.

Погрозив кому-то кулаком, она снова умчалась. Коля прижался губами к горлышку бутылки и допил лимонад.

Когда они уходили, ему вдруг захотелось прихватить бутылку, как реликвию, с собой, но Лана могла подумать совсем другое, глупое, и он зашвырнул бутылку за трибуны.

Мать была дома, гладила простыни. Увидев Колю, она оставила свое занятие и напустилась на него за то, что он опять не сдал бутылки из-под кефира (бутылка!). Заметив, что он как-то странно усмехается на ее слова, она спросила:

— Ты был у Зиминых?

Он кивнул. Мать с сожалением посмотрела на него, выключила утюг.

— Оставь ее, — сказала она. — Эта девушка не для тебя.

Коля молча пошел в прихожую, мать вышла следом за ним.

— Говорю тебе, не для тебя эта девица!

— Пожалуйста, не называй так Лану, — резким тоном, каким он часто в последнее время говорил с нею, сказал Коля.

— Как?

— Не называй ее девицей.

Мать жестко усмехнулась. Лицо ее выразило непреклонность.

— Кто же она, по-твоему, как не девица? — произнесла она.

— Девушка! Очень хорошая девушка, ясно?

— Ясно, — тяжело вздохнула мать, — ясно, что ты такой же дурак, как и я. Мы оба полные идиоты.

Ее слова больно задели его. В глубине души он чувствовал: она права, говоря ему, что Иоланта не для него. «А для кого?! — подавлял Коля ревнивый крик. — Для кого?» Да, он знал, Лана кокетка, временами бывает жестока, но тем не менее никто не мог чувствовать ее, как он, понимать ее, даже она сама, такая беззащитная, зависимая от каждого враждебного взгляда, ранимая.

Коля во всем ей уступал, во всем ее слушался, но он знал, что, несмотря на всю беззаветность его чувства к ней, Лана нуждается в нем еще больше, еще нетерпеливее, потому что она не научилась обретать опору в самой себе, в отличие от него. Он был предан ей безоговорочно, но не раб ей, нет, и она это знала, она это ценила, хотя, будь он несколько иным, между ними была бы возможна иного рода близость, в которой он, конечно, испытывал необходимость, но это во-вторых. Во-первых же — нужна была она сама, ее ум, ее сердце. Будь Коля иным, все было бы проще, но мать... Но мать слишком глубоко жила в нем, иного способа жизни, чем тот, который утверждала она собою, он не знал. Ее глубокий, истовый мир, полный тоски по настоящим чувствам и прямым поступкам, никак пока не соприкасался с уютным мирком Иоланты. Материны главные слова — честь, совесть, принципиальность — наверняка звучали в Ланиной семье, но только в тех случаях, когда сестры готовили уроки вслух. Комнату с диваном, на котором, поджав под себя ноги, сидела Иоланта и считала петли, отделяла анфилада комнат и миров от той атмосферы сквозняка и горестных раздумий над жизнью, в которых пребывал Коля с его непримиримой матерью. Но Лану не за что было винить: прелесть ее была очевидна, следовательно мир, с которым она жила, был исполнен своей справедливости и притягивал Колю.

— Что ты можешь ей дать? — продолжала мать. — Она привыкла к другому существованию. Твои книги? Нужны они ей! Ты посмотри, куда она летом отдыхать ездит. Мы с тобой хоть раз были в Болгарии? И не будем, смею тебя уверить!

То, что мать так мрачно смотрела на его будущее, вызывало в нем тоскливое сопротивление.

— И мы не умеем хапать! — садилась на своего любимого конька обличения мать, не слушая его вялых возражений. — Я бы могла брать с людей вдвое больше за свою работу, но не могу, не умею, иначе воспитана.